Тимофей Ковальков - Сфирот Турхельшнауба. Или Тайна Шестой брамфатуры

На все выходные Турхельшнауб заперся в квартире, как гребаный монах. Помучавшись вдоволь угрызениями совести и сожрав кастрюлю жирного куриного супа, он протрезвел и в ночь на понедельник уснул здоровым и освежающим сном. Приснилось ему пророческое видение, будто понедельник – это демоническое чудовище на шкале времени – остался далеко позади за поездом метро, мчавшим его к небывалым приключениям. На стеклянной двери офиса банка, как это давно следовало сделать, повесили ржавый замок и табличку «Опечатано в связи с утратой доверия». А впереди вырисовывались берег моря, закат и обнаженная всадница неописуемой красоты, мчавшаяся галопом на белом коне. Всадница была почти так же красива, как тетя Рива из Черкасс, в которую юный Вениамин навсегда влюбился в тринадцать лет, только, помнится, у тети Ривы груди были на три размера меньше. «It must be a gimmick how to finish fucking job forever…» 1 1 «Должен существовать трюк, как покончить с долбаной работой навсегда». – шептал разомлевший Турхельшнауб, пуская слюну в подушку.

Прерывать сладкую фазу предрассветного сна было невыносимо. Выдирать мозг из счастливого отпуска ночи казалось насилием над личностью. Включаться в муторный поток серой действительности было насколько же тягостно, как всплывать со дна реки, если ноги застряли в бочке с застывшим цементом. Турхельшнауб предпочел бы застрелиться, лишь бы не вставать. Но что делать? Дверной звонок минут десять заливался соловьиными трелями. Какая же безмозглая тварь трезвонит в такую рань? Ноги вырвать и спички вставить. Он неимоверным усилием воли преодолел гравитацию, сориентировался в пространственных координатах, натянул тренировочные штаны «Адидас», потертую майку, засунул ноги в резиновые шлепанцы и посмотрел на будильник: целых сорок три минуты до сигнала. Кряхтя, как больной туберкулезом каторжник, он поплелся открывать дверь.

– В ваших трубах протечка! Вы нас затапливаете! Да, заливаете, с потолка прямо на нос хлещет!

На пороге стояли две возмущенные гражданки-соседки. Голос одной хрипел басовой трубой, а другая выпускала из бледных губ звуки придушенной флейты-пикколо.

– Мы с двух часов ночи слушаем, как струи стекают, невозможно такое безобразие терпеть.

В лицах визитерш он уловил едва заметное сходство. Одной на вид под семьдесят, другой сорок пять, как и ему. Мать и дочь, наверное, с нижнего этажа. Растрепы долбанутые. У дочери жиры свисают складками, как у борца сумо. Махровый костюмчик розового цвета потрескивает от напора. Вот ведь фыфра, засадит кулаком в глаз и не улыбнется. Мамаша-грымза, напротив, с виду безобидна: запущенная какая-то, иссушенная и затертая годами. Медная монета, вышедшая из употребления. Обе трясутся, как студентки литфака, обнаружившие, что Пушкин сочинял матерные стихи.

– Не может быть, – сказал он, – у меня вроде полный ажур. Если хотите, взглянем на трубы.

Он провел их в ванную и продемонстрировал сухие, аккуратные и чистые поверхности. Сунули носы в туалет, открыли дверцу в стояк – ничего подозрительного. Раз уж разбудили в такую рань, следовало спуститься на этаж ниже, чтобы оценить ущерб пострадавшей стороны. Дамы не возражали, все гуськом пошли вниз по лестнице. Своей ванной мымры, видимо, пользовались редко: если провести рукой по кафелю, ощущается плотный слой пыли; под ванной два упитанных комара отдыхают на сливной трубе. Никаких следов катастрофы. Он всмотрелся в лица соседок с удивлением. Дамы не проявляли ни малейших признаков осознания реальной ситуации.

– Вот, видите, нас систематически подтапливает, – настаивала басом младшая розовая фурия.

– Ровно с двух часов ночи дежурим, – добавила старшая грымза истерически-тонким голоском.

– Позвольте, я никак не пойму, из какого места у вас подтекает, и потом, мне на работу пора… – промямлил он.

Надо было отползать по-тихому бочком к выходу, оставаться тут не стоило. Соседки и не стремились его задержать. Стояли, уставившись неподвижными глазами в стену, беззвучно двигали серыми, не знавшими косметики губами, как два сома в сачке. В прихожей он скосил взгляд на боковую глухую стену. Там висел странный рисунок: на листе ватмана пестрили разноцветные кружки, соединенные пресекающимися черными линиями, наподобие схемы. Он насчитал одиннадцать кружков. Каждый кружок надписан, причем названия ассоциировались с чем-то знакомым, но он затруднялся припомнить.

– Что у вас за схема нарисована?

– Не обращайте внимания, племянник принес, он экзамен сдает, – ответила старшая соседка.

Схема притягивала взгляд против его воли. Как ни противны были в эту минуту соседки, он машинально принялся читать подписи на кружках: «Йесод», «Тиферет», «Даат»… Кажется, перед ним рисунок сфирот из каббалы. 2 2 Сфиро́т (ед. число – сефира) – одно из фундаментальных понятий в каббале, созданное автором книги «Сефер Йецира». Изначально – десять первичных, или идеальных, «цифр», позже стали означать десять стадий эманации, образующих царство проявления Бога. Каббала́ – религиозно-мистическое, оккультное и эзотерическое течение в иудаизме, появившееся в XII веке. Турхельшнауб проходил каббалу на первом курсе, но отнесся небрежно, глубоко не полез, сдал зачет кое-как.

– Вениамин Осипович, если вам любопытно, я вам поясню. Перед вами дерево жизни, – пробасила вежливо младшая дама. – Здесь изображены десять сфирот и не-сефира Даат. Каждая сефира означает свойство мироздания. Например, Тиферет символизирует красоту и любовь, а Йесод – основание. – Соседка показала пальцем на два центральных кружка.

– Гвура означает строгость и суд, – добавила старшая. – Шестнадцать умножить на три, – ляпнула вдруг она ни к селу ни к городу.

Турхельшнауб напугался, сам не зная чего. Черт бы их разодрал с этой Гвурой. Сумасшедшие твари. Он напоследок с подозрением еще раз взглянул на соседок, как бы выжидая окончательной реакции. Искать продолжения беседы было явно неразумно. Протиснувшись задом в дверь, он закрыл ее перед собой, развернулся и мелкими шажками, спотыкаясь, пошлепал на свой этаж. Вернувшись в квартиру, Турхельшнауб выругался: «Коммунальный беспредел, мымры одноклеточные, твари зомбированные!» Спорить с трухлявыми истеричками ни в коем случае не следовало. Он припомнил слухи, что жилички квартиры снизу – дальние родственницы популярного рэпера по кличке Невропатолог, верховодившего целой бандой…

Он мысленно отругал себя за ранний склероз. Не запомнить рассказ соседей – такая досада! Как выглядела банда Невропатолога и чем именно она занималась? Вроде бы чем-то комичным, в духе времени… Наводила где-то порядок, кажется… Шастали по ночам на мотоциклах… Носили красные повязки на рукавах… Было бы лучше, если бы он запомнил, но проклятая память капризничала. Надо бы сходить к врачу: последнее время наблюдались странные симптомы. Например, иногда у него резко снижался слух и звенело в ушах. Раздавался такой мелодичный звон, похожий на маленькие назойливые колокольчики. Причем по иронии судьбы это случалось, когда собеседник выражал сарказм или критическое суждение. Скорее всего, недуг объяснялся расстройством нервной системы и врожденной стеснительностью. Наверное, подсознание просто огораживало себя от хлопот. А надо ли слышать некоторые вещи? Лучше быть оптимистом, время-то смутное…