Тимофей Ковальков - Сфирот Турхельшнауба. Или Тайна Шестой брамфатуры

– Меня зовут Дорис Викторовна Скунс, я буду вести ваше безнадежное дело, – произнесла следователь, – и сразу должна вас предупредить: не пытайтесь изворачиваться. В прошлом я работала психиатром, так что все ваши пошлые мужские тайны я просто прочту у вас на лице. Кстати, нашему ведомству и без всякой психологии многое о вас известно.

– Да? Неужели? – удивился Турхельшнауб. – Я вроде ничем не провинился…

– Ну, не прибедняйтесь, мелкие грешки за всеми водятся. – Дорис Викторовна улыбнулась так обаятельно, что Турхельшнауб на целую минуту забыл, где он находится.

– Если вы имеете в виду подписи на анализе умеренной ненадежности заемщиков, то меня вынудили. – Он почувствовал, что начал оправдываться слишком рано.

– Вениамин, позвольте мне называть вас так, я должна откровенно признаться: у меня лежит внушительное досье с перечнем ваших проделок. Если хотите, я перечислю вкратце.

Дорис Викторовна сменила позу, плавно убрала одну красивую ногу с другой, невольно продемонстрировав замысловатый узор чулок. Женщина подвинулась ближе к нему, распространяя горький миндальный запах дорогого парфюма. Турхельшнауб ощутимо застеснялся, в голову ему пришла нелепая мысль о том, разрешается ли следователем носить под формой чулки, как у каких-то актрис из любовных мелодрам. Невольно он представил себе Дорис Викторовну, сидящую обнаженной, бесстыдно раздвинувшую ноги. От этой мысли кровь бросилась к щекам.

– Интересно, что же я такого натворил, по-вашему?

– Вот, смотрите, в шестом классе вы прогуляли торжественную линейку в честь дня антифашиста…

– Но я болел, у меня случилась дизентерия, кажется.

Турхельшнауб поразился абсурдности постановки вопроса. «Какого черта, ну при чем тут школьная линейка?» – подумалось ему.

– Не стоит оправдываться, вы пока не в суде. Наш идеологический отдел занимается предварительным урегулированием сложных инцидентов не столько экономического, сколько морального характера. Вы понимаете, на что я намекаю?

Дорис Викторовна посмотрела на него так нежно, как если бы только что узнала, что он ее сын, считавшийся погибшим, оплаканный и внезапно обретенный в лоне семьи. Неприлично-бесстыжая громадная грудь ее, проступавшая во все стороны под свободной блузкой, ритмично вздымалась от волнения, как будто следовательша взбежала по лестнице на десятый этаж.

– Нет, ничего я не понимаю, – промямлил он.

– Разрешите мне продолжить. Итак, когда вам исполнилось двенадцать лет и вы отдыхали у родственников в Черкассах, тетя Рива застала вас обнаженным в спальне, разглядывающим женское нижнее белье и неприличный журнал. Ай, как нехорошо! Ох, пресловутый пубертатный период! А на прошлой неделе вы уж вовсю изменяли своей жене Капитолине Слонис с одной из сотрудниц банка – помнится, девушка числится в вашем отделе и ее зовут Наталья Поперхон.

– Нет, неправда! То есть не совсем правда. Я не изменил. То есть я, конечно, хотел, но ничего такого не вышло в итоге, я застеснялся. Откуда вы все знаете? К чему эти сведения? – Турхельшнауба трясло.

– Это еще не конец. Пять лет назад вы отказались отмечаться в очереди на поклонение святым мощам покровительницы болящих Варвары-великомученицы. Ай-ай-ай, как же так? Вся православная интеллигенция стояла три дня, люди регистрировались, писали номера на ладошках химическим карандашиком, перекликались, а вы просто сбежали. Мы тогда усомнились, а не зря ли было согласовано ваше крещение? Вы ведь не исконно русский по своей сомнительной природе, а?

– В те дни мороз ударил, я честно стоял три часа, потом почувствовал простуду и ушел. Разве это преступление? – Его голос срывался на крик.

– Не далее как десять дней назад вы поставили подпись на аналитической записке по расчету ненадежности контрагента для совершения сделки обратного выкупа со «Жмурбанком». Исчезло шестнадцать миллиардов, – подвела наконец беседу к главному пункту Дорис Викторовна, игнорируя возмущение собеседника.

– Меня вынудили… То есть меня попросили, я не мог отказать. Светозар Бздяк, начальник отдела прироста долгового бремени, беспредельщик известный, им требовалось якобы для плана…

– Вениамин, вы же интеллигентный человек, а верите в сказки. Как вам не стыдно? – Дорис Викторовна помахала тонким, чрезвычайно длинным наманикюренным пальчиком в воздухе и продолжила речь: – Наконец, вчера поступила жалоба от ваших соседей снизу на систематическое подтапливание из труб и возмутительную безнравственность с вашей стороны. Кстати, по поводу безнравственности: а где сейчас ваша супруга? Мои сотрудники отметили в рапорте, что последние две ночи вы провели в квартире один.

– Мы разошлись недавно. Жена съехала к отцу в Пережогино… Но какое отношение к нашей беседе имеет моя жена? При чем тут соседки? Почему вы меня мучаете такими нелепыми вопросами? Почему вы делаете мне больно? Кто вас уполномочил лезть в мою личную жизнь? – У Турхельшнауба сдавали нервы.

– Ах вот как! Значит, вы не настолько безнадежно женаты… Такое обстоятельство в корне меняет угол зрения, под которым я собиралась вас сегодня рассмотреть.

Дорис Викторовна взглянула на него хитрым, испытывающим взглядом, потрясла бархатными ресницами и задумалась. По-видимому, хозяйка кабинета не собиралась отвечать на вопросы. Она поднялась из кресла, прошла, шурша юбкой, к письменному столу, вынула листочек бумаги, что-то написала на нем, потом обернулась и отдала Турхельшнаубу. Он прочитал: «Наш разговор записывается. Заткнитесь! Не произносите больше ни слова о работе!» Вениамин удивленно уставился на следователя. «О боже, как же она хороша, тварь!» – снова пронеслось у него в голове.

Коварная представительница юстиции села в кресло, без всякой необходимости оправила юбку на широких округлых бедрах, не обращая никакого внимания на расстегнутые желтые пуговки, и заговорила без видимой связи с предыдущей беседой:

– Я вижу, Вениамин, вам нехорошо, вы побледнели. Выпейте кофе с сахаром, скушайте печенья. Может быть, у вас давление упало? Молчите! Я знаю, что вас похмелье не отпустило. Я все про вас знаю, но не обольщайтесь. Даже я что-то пока о вас не знаю. Это нормально, существует принцип относительности субъективных знаний. Чем больше изучаешь человека, тем меньше его знаешь. Пейте кофе, не хватает мне еще скорую к свидетелям вызывать. Да не волнуйтесь, вы свидетель. Никто вас ни в чем пока не обвиняет. Нет, не подумайте, что я гарантирую вам статус свидетеля навечно. Не подумайте ничего плохого о наших методах.

– Как я могу плохо подумать, если я не в курсе, что за методы?

– Я вам все сейчас объясню. – Женщина говорила нежно, с придыханием. – Вы читали классиков немецкой философии? Знаю, что читали. Вы в курсе, что мы неизбежно продвигаемся к светлому будущему. Но светлое будущее – это лишь точка на горизонте, сингулярность, момент невозврата, за которым ничего нет. Вы теолог по образованию, вы же квантовую теорию на первом курсе проходили, и вы знаете, что по мере увеличения скорости приближения к цели растет и кассовая борьба, потому что денег в бюджете все меньше, желающих отхватить разные блага цивилизации пруд пруди.