Кристина Струк - Между молотом и наковальней

Дрожащими руками я подобрал газету, в какой рассказывали про Рому. Его описывали как рьяного подрывателя, какого власти не могли найти на протяжении нескольких лет. Что за его спиной числилось несколько поджогов и взрывов, но тут впервые он убил человека – депутата, владельца предприятия, якобы святого во всех смыслах работодателя, на которого работало более тысячи человек. Далее шли слова скорби, приправленные уймой высокопарных пассажей (местные журналисты явно постаралась, ведь столичный журналист только «цитировал» их – интересно, сколько же человек на самом деле работало над этим материалом, дабы подать его в таком ключе?).

Меня переполняла злость, и я стремглав вылетел из квартиры, забыв про школу, да и вовсе о всем на свете. Я мчал к нашему общему товарищу, что свел наши с Ромой дороги, решительно настроен на серьезный мужской разговор. Глупый самодовольный мальчишка, что я вообще надеялся услышать?

Наш общий товарищ – Миша – работал слесарем в мастерской, это был суровый молчаливый мужик лет тридцати, наша компания собиралась по вечерам на Золотых воротах (сложно назвать это цельной компанией, скорее, клуб по интересам недовольных положением в стране). Я благоговел пред этими людьми, я узнал от них вещи в духе «классовое неравенство», «депутатские беспределы», «сходки», «сквоты», «акции», мне стыдно было признаться в своем происхождении, что мне были чужды их истории о повышении цен на коммунальные услуги, воровство из казны, расточительство денег честных налогоплательщиков… Поначалу я стоял, как истукан, робко поддакивая кому-то, только Рома всерьез заинтересовался мною, когда мы были представлены друг другу, только он пытался систематизировать полученные мною знания, научить меня переваривать и откладывать нужные знания, фильтруя лишнюю демагогию ораторов (каких тут было много – обычные пустословы, что начитались книг, запомнили цитаты и теперь сыплют ими, пытаясь произвести впечатление на окружающих).

Миша курил уже вторую самокрутку и избегал моего взгляда. Я запинался на каждом слове и был близок к истерике, он же молчал и всё время оборачивался по сторонам, будто в этом индустриальном районе, где кроме этого цеха уже ничто не было пригодно к использованию, за нами следят толпы силовиков и где-то в деревьях запрятаны «жучки».

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Правду.

– А он тебе хоть раз какую-то правду говорил?

Этот вопрос сразу выбил почву из-под моих ног. Он действительно ничего мне о себе не рассказывал, как и Миша, как и все остальные. Мы говорили о разных вещах, о политике, о народе, обсуждали книги и кино, но никто не говорил о себе, о роде деятельности, я и о Мише месте работы узнал чисто случайно, однажды встретив его поблизости.

– Не говорил, – признался я. – Но мне надоело быть изгоем. Все со мной разговаривают, но никто не вслушивается в мои речи. Я просто ухо для вас всех. А для него – нет. Я чувствовал, что он постепенно готовит меня к чему-то – разве стал бы он тратить на меня своё время просто так? Добывать мне книги? Вкладывать в них список документалок, обязательных к просмотру? Оставлять мне подобно домашнему заданию какие-то цитаты, обдумывание которых не давало мне уснуть по ночам своей двусмысленностью, а то и многозначием? А теперь его не стало, и я в расстерянности!

Да, его не стало. Финальная фраза статьи гласила: «Убит при оказании сопротивления задержанию». Мне отчего-то показалось, что он дал себя убить. Не хотел сдаваться просто так.

– Я ничего не буду тебе говорить, мальчик. Оно тебе не нужно. Я тебе дам кое-что.

Он отошел буквально минут на пять, за это время я испытал весь спектр чувств – от негодования до животного страха. Вдруг меня прикончат, что лезу не в свои дела?

– Вот ключ, вот адрес, – протянул мне Миша записку с ключом. – Он снимает… снимал комнату у бабули. Скажи, что ты его брат. У него действительно есть младший брат, Василием зовут, правда, он в Польше учится. Сам уже решай, что врать дальше, под каким предлогом ты пришел в вещах его ковыряться. Думаю, Рома был бы только за, чтобы его наследие, какое оно у него там есть, досталось тебе. Только будь осторожен и не высовывайся лишний раз из дому, пока всё не утрясется. И при малейшем подозрении – беги. Прыгай в метро, пересаживайся со станции на станцию, максимально путай маршрут, сливайся с толпой. Привыкай…

Он пожал мне руку и ушёл. Именно в этот момент я ощутил, что отныне моя жизнь не будет прежней….

Находясь долгое время в самовольном заточении, пусть и долгое время для тебя – всего лишь несколько дней, жалкие крупицы, по сравнению с цепью жизни, начинаешь терять ощущение реальности, времени, себя и пространства. Существование преобразовывается в полудрему, реальность начинает стираться, ты уже не знаешь, где бодрствуешь, а где спишь. Кажется, будто всё против тебя: стены, потолок, немытые окна, осадок в кружке, тлеющий окурок в пепельнице. Все это тянет к тебе свои невидимые руки, силясь задушить тебя, но раз уж руки невидимые, стало быть, и душит оно эфемерное: твою душу, разум, чувства, доводя тебя до грани ментального истощения. У зданий тоже есть их души и разум, они не любят держать людей в заточении, сводя их с ума тиканьем часов, скрипом дверей, капающей водой из крана. Квартира заволакивает как трясина, превращая желание пройтись по улицам в панический страх встречи с городом. Ведь там же люди, шум, гам, машины, везде поджидают опасности. А здесь же кровать, одеяло, пища, зомбоящик, интерпретированные кем-то новости, бредни социальных сетей…

Третий день я сидела дома, сославшись больной. Если учесть, что за все время работы я брала отпуск лишь один раз и всего на неделю, ни разу не брала больничный, меня отпустили без каких-либо проблем. Я и вправду была больна – я пила и слушала песню Мэнсона – The third day of the seven day binge – это было очень характерным для того, что происходило сейчас. Утром начиналось у меня с бутылки чилийского Вайнмейкера, а день оканчивался ромом Captain Morgan. Стас оставил мне всё, в том числе и наш бар – огромный стеллаж, наполненный элитным алкоголем (какой нам постоянно дарили на все праздники). В нашу последнюю ночь мы спали в обнимку в последний раз, но было это так, словно мы – застенчивые подростки, какие не позволяют себе большего. Поутру его не было, как и его вещей (ума не приложу, как он так быстро собрался и без единого звука), лежала лишь его записка: «Спасибо тебе за всё, что было. Спасибо за лучшие годы в моей жизни. Квартиру оставляю тебе – я не хотел тебе говорить, но это – моя квартира, я выкупил её еще два года назад, когда мы уже полгода как были вместе и я понял, что хочу с тобой Жизнь. Документы вышлю тебе позже.