Василий Мищенко-Боровской - Наша жизнь – это соло… Сборник

Лёвка зашёл в столовую, без аппетита съел рассольник, котлету с рисом. За соседним столиком сидели три мужика. Соблюдая конспирацию, один из них откупорил под столом бутылку водки и разлил её в стаканы с отпитым наполовину компотом. Мужики чокнулись, опрокинули «коктейли», молча стали есть. Скоров судорожно сглотнул, в груди ёкнуло, набатно заколотилось и заныло сердце, лоб покрылся испариной, а во рту стало сухо. Дрожащей рукой он схватил стакан с компотом, выпил, не ощущая вкуса, и почти бегом направился к выходу. На улице, ведущей вниз к вокзалу, Лёвка столкнулся с девчонками Женей Калитиной и Маринкой Неверовой, тащившими тяжелые сумки.

– Лёва, ты чего это такой взъерошенный? – Неверова озадаченно смотрела на великовозрастного студента в «целинке», беспокойно озиравшегося по сторонам.

– Кто, я? Да нет, ничего, всё нормально, – Скоров с усилием осадил нарастающий изнутри мощный ЗОВ, – Давайте сумки, подсоблю.

Чеченец Ваха Берсанов в Мурманске, как и в Москве, чувствовал себя «не в своей тарелке». За три года, которые он прожил в столице, это чувство немного притупилось, но не исчезло. Ваха вырос в горном ауле недалеко от Урус-Мартана. Он впитал обычаи, традиции своего народа, и вместе с ним – совсем свежую обиду, связанную с его депортацией. Города с ускоренным темпом жизни, однообразием многоэтажек, скученностью вызывали настороженность и раздражение. Он тосковал по родному пейзажу: заснеженным горным вершинам, быстрым рекам, мечетям, сторожевым башням, укладу жизни своего тейпа. Правда, много средневековых башен и жилых домов-саклей было разрушено в процессе выселения чеченцев и ингушей в Среднюю Азию, когда целые аулы сравнивали с землёй. Конечно, Ваха этого помнить не мог – родился позже, уже после возвращения отца с матерью и родственников из ссылки. Но их рассказы о жестоком времени, о лишениях, вследствие необоснованных репрессий повергли ребёнка в ужас, не могли не оставить горький осадок в душе. Эта горечь усиливалась ещё и оттого, что здесь, на Карельском фронте, под Мурманском погиб его дед. Именно поэтому Ваха и записался в отряд проводников. Ему просто необходимо было попасть сюда, в этот суровый край, за тысячи километров от Чечни, где сражался и был похоронен в братской могиле Абдулвахид Берсанов. Позже останки из неё перезахоронили на мемориальном комплексе. Теперь каждый раз по прибытии в Мурманск, Ваха приходил сюда, на вершину Зелёного мыса. Он вглядывался туда же, куда смотрит гранитный «Алёша» – в Долину Славы. Там проходили наиболее ожесточённые бои, и немцы вплоть до окончания войны не смогли перейти границу СССР, родины братских народов. Которая чуть позже одному из них, древнейшему, гордому вайнахскому народу, так жестоко отплатила.

Несправедливость жгла изнутри, и Вахе иногда было трудно совладать с собой: тлеющая обида требовала какого-нибудь выхода. Выплеску энергии способствовали частые драки в общаге с местными, но те в последнее время присмирели и обходили общежитие стороной, испытав на себе дикий нрав чеченцев. В отряде Берсанов ни с кем не конфликтовал, но и ни с кем не водил дружбы. Более-менее сносные отношения сложились у него с Лёвкой Скоровым, напарником по работе, да с кадровыми проводниками Еремеевым и Крапивкиной. Скоров был старше, более начитанным и эрудированным. В нём чувствовалась какая-то внутренняя сила и в то же время – надлом, неудовлетворённость, что делало его не то, чтобы своим, но более близким, чем остальные. Крапивкина же вызывала некоторую симпатию из-за своей испепеляющей ненависти к похотливым, жадным, и в то же время глупым «тушканам» – пассажирам мужского пола. Поэтому он и согласился помогать ей с Еремеевым «этих козлов» мало-мало наказывать.

Алик Чефанов, впервые попав в Мурманск, невольно пытался сравнивать его с Ашхабадом, в котором он родился и вырос. В других городах громадного Советского Союза, кроме Москвы он не бывал. Сравнивать же столицу своей республики с Москвой было просто глупо: слишком разные масштабы. А мелкий городок Кушка, самая южная точка СССР, куда их в восьмом классе возили на экскурсию, тоже не в счёт. Общего, конечно же, было маловато. Разве что, оба города находятся близко к границе. Мурманск недалеко от Норвегии, Ашхабад – от Ирана. Потом, зелени много. Однотипные дома, построенные в Ашхабаде после кошмарного землетрясения 1948 года. Плакаты и лозунги на русском языке. Памятники Ленину. Пожалуй, на этом сходство и заканчивается. Ашхабад лежит в оазисе Ахал-теке на предгорной равнине, Мурманск – на сопках. Ближайшие к столице горы – Маркау (или просто Морковка) и Душак находятся в километрах тридцати. Если забраться на самую высокую точку Маркау с установленной там краснозвёздной пирамидой, то можно увидеть простирающиеся на многие километры окрестности. На востоке в дымке просматриваются новостройки и высокие здания города. На севере, за железной дорогой желтеют пески Каракумов. На юге виднеются домики и вершины деревьев Фирюзы, а за ней круто вверх поднимаются отроги гор Ирана. В Мурманске же с вершины Зелёного мыса вместо песков Каракумов видишь воду Кольского залива. Летом в Ашхабаде жарища далеко за сорок, а асфальт и земля раскаляются до семидесяти градусов. Здесь же ночью и в утренние часы бьёт колотун, пробирая до костей.

Алик всматривался в раскинувшийся внизу город, но перед глазами вставали другие картинки: древние развалины Старой Нисы, улочки античного города, посадки миндаля, карагача, арчи, туркменского клёна, очертания курганов-городищ, зданий бывших мечетей и медресе, остатки усадеб баев и ханов. Прогнав видение и взглянув на часы, Чефанов спустился с сопки вниз и направился к вокзалу.

Боря Рубинчик такой ерундой, как созерцание города, не занимался. Жалко было транжирить время, которое нужно потратить с максимальной выгодой. Боря везде и всегда умел находить полезных людей. А уж здесь, в Мурманске, таких было немало. Во-первых, моряки-загранщики торгового флота. У них можно разжиться дефицитными шмотками, обувью, пластинками, аудио-техникой, видеокассетами. И самое главное, инвалютой – чеками Внешэкономбанка. А затем, применив ловкость рук, попасть в очаг изобилия – «Лоботряс», то бишь, в магазин «Альбатрос» системы Торгмортранса. Во-вторых, иностранные моряки. Этих можно перехватить на «Тропе» и на «Болоте» – у проходной торгового порта. В третьих, дядьки с рыбокомбината и тётки из магазинов «Океан» и «Нептун» – поставщики икры, балыка и других рыбных деликатесов.

Сегодня Боря никуда не пошел. Ждал нужного человека на составе. Ровно в полдень объявился длинный патлатый парень в джинсах и «батнике» с двумя большими пакетами «ТоргМорТранс». В одном лежал японский двухкассетный магнитофон «Панасоник РХ-5090». Во втором – кожаный плащ монгольского производства. Рубинчик закрыл купе на ключ, осмотрел товар, долго щупал, охал, цокал языком.