Василий Мищенко-Боровской - Наша жизнь – это соло… Сборник

Люди давно научились вышибать клин клином, и тот, кто придумал этот способ, безусловно, был не фраер, а затейник и большой молодец. А иначе, как вытолкнуть занозу из сердца, засевшую там беспардонно и основательно? Их история с Настей Сосновской, так красиво начавшаяся в незабываемом первом «картофельном» сентябре и длившаяся почти два года, вдруг неожиданно закончилась прошлым летом. Вернувшись после трёх непрерывных рейсов на отдых в общагу, Саня обнаружил в своей почтовой ячейке тоненький конверт с тетрадным листом внутри. На нём ровным Настиным почерком были написаны всего две строчки: «Я вышла замуж и уезжаю. Если сможешь, прости меня, Санечка». Ни больше, ни меньше. Царёв вначале подумал, что это шутка такая, розыгрыш. Когда он отправлялся в первый рейс, Настя сдавала ГОСы и никуда, тем более, замуж выходить не собиралась. Петрова, соседка по комнате сообщила, что Сосновская сразу после экзаменов наспех собрала вещи и отбыла в неизвестном направлении. При этом её сопровождал чернявый лейтенант явно кавказской национальности. Царёв от боли и горечи будто ослеп. В том месте, где жила любовь, образовалось гулкая пустота с острой занозой в самом центре. Считается, что дружба более долгосрочная и стабильная, чем любовь. Во всяком случае, она гораздо реже предаёт. Царёву не повезло. Ему рано довелось испытать предательство дружбы, а теперь вот ещё и любви.

Оставаясь больше месяца в полном неведении, он встретил Настю однажды в неожиданном месте: у автовокзала в славном городе Мурманске, на улице Коминтерна. Был уже конец августа. До отправления их последнего в этом сезоне рейса оставалось около часа.

– Привет, – Сосновская, в отличие от Царёва нисколько не удивилась, внешне казалась спокойной, как всегда, приветливой и немного ироничной.

– Ну, здравствуй, – Саня искал на её лице признаки сожаления или раскаяния, – я мог ожидать чего угодно, только не встречи с тобой в Мурманске.

– Здесь недалеко, в Печенгском районе, в посёлке Луостари служит мой муж, Тангик.

– Да откуда он взялся этот Тангик, с Луны свалился, что ли? Или, может быть, он всегда существовал где-то параллельно? – Царёва распирало изнутри от накопившейся обиды, горечи и ревности.

– Ниоткуда он не свалился. Мы с ним знакомы с детства, жили в одном доме. Он был влюблён в меня, а я любила Эдика, за которым и попёрлась потом из Пицунды в столицу. Этой весной Тангик разыскал меня в Москве, позвал замуж. И теперь я не Сосновская, а Ма-на-сян. Ведь ты, Царёв, меня никуда не звал, и как мне кажется, не собирался?

– Что же ты наделала, Настя? Ты любишь его? – Царёв не верил своим ушам.

– Наверно, – Настя ответила не сразу, как бы перепроверяя себя.

– А я? Меня ты уже не любишь? Разве так бывает?

– Он – это он. А ты – это ты. В жизни получается не всегда так, как хочешь. Если не имеешь рядом с собой кого любить, люби, кого имеешь. Саня, я беременна и учусь радоваться тому, что есть.

На этом они и расстались. Царёв, с поднявшейся к самому горлу болью, пошел в состав. Его уже подали к платформе. А Настя на автобусе отправилась в свою, отдельную теперь от него, жизнь. В военный городок Луостари, спрятавшийся среди сопок и где полгода стоит полярная ночь. К своему мужу лейтенанту Тангику Манасяну, которого, Саня так и не понял, она сейчас любит, или только пытается полюбить. Какое-то время он думал о ней постоянно. Но жизнь продолжалась, и мысли о Насте постепенно вытеснялись повседневностью. Рана затягивалась. Сосновская отступала с переднего края, лишь иногда всплывали яркие картинки из прошлого и смутные видения то ли настоящего, то ли будущего. Представлялось, что Настя, живущая за полярным кругом, пусть изредка, но тоже о нём вспоминает. Мысль эта была приятна и грела душу безотчётно-опрометчивой, но волнующей надеждой.

Спустя год, в начале этого сезона Царёв познакомился с солдатиком, ехавшим в отпуск из части, расположенной в том самом посёлке Луостари. Оказалось, что он служит в роте под началом старшего лейтенанта Манасяна. Словоохотливый отпускник после стакана портвейна поведал Сане о своей службе, о «психопате» – командире, его красавице жене, в которую влюблены все без исключения офицеры и, само собой разумеется, солдаты.

– Ну, а она что? – как мог равнодушнее спросил Царёв.

– Кто, Настя? А что она, сначала беременная была, потом родила. Девочку. А этот козёл усатый ревнует её ко всем и время от времени мозги вправляет. Ходит Настёна по городку в тёмных очках, чтобы фингалы никто не видел.

Сердце крепко и плотно сжало, будто, рукавицей. Задыхаясь от нахлынувшей ярости и бессилия, Царёв встал и, не попрощавшись с оторопевшим бойцом, направился в штабной вагон. Он закрылся в купе и просидел пару часов, неотрывно глядя в окно. Там зелёной лентой быстро перемещался лес. Эта сплошная полоса время от времени разрывалась на части, открывая большие прогалины. На них голубыми кляксами ютились озёра, соединённые узкой полоской реки. А вдалеке, на самом горизонте стояли, подпирая небо и о чём-то задумавшись, фиолетовые сопки. На берегах озёр лежали поросшие бархатным мхом валуны. Кое-де виднелись палатки. На одной из полян стояли, крепко обнявшись, парень и девчонка. Молодые, загорелые и, по всей вероятности, счастливые. В какой-то момент они обернулись к проносящемуся мимо составу, энергично замахали руками и спустя мгновение исчезли.

После того рейса Царёв по прибытии в Мурманск, из состава не уходил. Здесь была его территория, город же, разбросанные вокруг него посёлки, территорией враждебного армянина Манасяна, который увёл чужую женщину и теперь пытается агрессией доказать истинность русской поговорки: «Бьёт – значит любит». А Настя, если до сих пор не сбежала от садиста, занизила самооценку и признала его право на побои. Ну, что же, каждому своё.

***

Спустя год летом в Москве и других городах СССР проходили Игры ХХII Олимпиады. Вследствие обострившегося противостояния между государствами Варшавского договора и НАТО, которое было вызвано вводом советских войск в Афганистан, более 60 стран объявили бойкот играм. Хотя некоторые спортсмены из этих стран всё же приехали в Советский Союз и выступали под олимпийским флагом. 3 августа состоялось закрытие Олимпиады. Сто тысяч зрителей на стадионе в Лужниках, затаив дыхание, со слезами на глазах следили за полётом талисмана соревнований, добродушного медведя под мелодию песни Пахмутовой «До свиданья, Москва!»:

Не стал исключением и этот рейс. Выпив стакан горячего чая, Саня прилёг на полку, прочёл несколько страниц самиздатовской книжицы Войновича о необычайных приключениях солдата Ивана Чонкина и отключился. Впервые за всё время работы на железной дороге Царёву приснился сон. Обычно, когда удавалось немного поспать, он мгновенно проваливался в некую невесомость, где сновидениям не было места. В сегодняшнем сне прошлые и настоящие события его жизни, фантастически и причудливо переплетаясь, текли мимо, будто пейзаж за окном их поезда. И в этих совершенно нереальных хитросплетениях присутствовала абсолютно реальная Алина Омская, к которой он испытывал какую-то запредельную, восторженно-трепетную нежность.