Василий Мищенко-Боровской - Наша жизнь – это соло… Сборник

Особняком в списке стоял Лёва Скоров. Личность неординарная, интересная, но с сюрпризом. Лёвка был значительно старше остальных и жил в подмосковных Луховицах. Получить высшее образование он пытался уже много лет. Сначала на дневном отделении, с которого его выперли за систематическое пьянство. В настоящее время он учился на заочном отделении. Два раза в год Лёвка приезжал на сессии, и Саня селил его в общаге. Экзамены Скоров сдавал блестяще, а во время перерывов они с Царёвым ездили в Москву, много беседовали и спорили. Лёва серьёзно разбирался в литературе, политике, хорошо знал три языка: английский, немецкий и испанский. Гуляя у гостиниц «Россия» и «Москва» он частенько подолгу общался с иностранцами. После сессии начинался запой, который длился пару недель. Скоров приходил к Царёву с бутылкой водки и «Тарасом Бульбой» под мышкой. Выпив полстакана и не закусывая, он начитал читать наизусть целые куски текста классика. Подняв кулак вверх, он говорил с надрывом, пристально вглядываясь в Саню:

– Нет, ты послушай: «И отыскался след Тарасов. Сто двадцать тысяч казацкого войска показалось на границах Украйны. Это уже не была какая-нибудь малая часть или отряд, выступивший на добычу или на угон за татарами. Нет. Поднялась вся нация, ибо переполнилось терпение народа»! Чуешь, Саня, каково, а? Поднялась вся нация!»

Спустя несколько дней, когда Лёвка доходил «до кондиции», Царёв отвозил его домой в Луховицы. Скрепя сердце и вопреки всем правилам, в отряд он Скорова взял. С одной стороны, было жалко неплохого, в общем-то, мужика, предрасположенного к такой распространённой скверной болезни. С другой – боязно: что делать, если «накроет» запой во время рабочего сезона?

Чеченец Ваха Берсанов, смуглый крепыш невысокого роста с перебитым и съехавшим набекрень носом, был членом оперотряда общаги, созданного Саней ещё на первом курсе, когда его избрали председателем студсовета. Бардак в общежитии царил тогда жуткий. Местное хулиганьё ходило сюда, будто к себе домой. Однажды увидев, как чернявый мускулистый парень уложил троих местных вдоль плинтуса, Царёв пригласил «бойца» к себе в комнату, дабы познакомиться. Это оказался студент театрального отделения КПР из Чечни Герихан Завгаев. Саня сделал предложение, от которого тот не захотел отказаться. Суть его состояла в том, чтобы студент-театрал возглавил оперотряд общаги. Точнее, сначала создал, а потом возглавил. Взамен Царёв предложил комнату в своём общежитии. Герихан, снимавший квартиру за немалые деньги, поставил встречное условие: он поселится не один, а со своими братьями. Впоследствии оказалось, что трое чеченцев вовсе никакие не родственники. А называл их Герихан братьями, потому что все чеченцы и есть братья. Одним из них был Ваха Берсанов. Ход оказался удачным: чеченцы навели порядок в общаге за месяц. В начале января Герихан попросил Царёва записать Ваху в отряд проводников, сразу, как только началось его формирование. Саня, не раздумывая, внёс Берсанова в список для утверждения комитетом комсомола.

Боря Рубинчик, получивший от Райзенберга «погоняло» Рубчик, отправился в СОП исключительно из-за Ритки Тетчеровой. Ни для кого не было секретом, что Боря «сох» по Марго с первого курса. Ухаживал за ней изо всех сил. Театры, кино, цветы, дорогие подарки. Всё, как положено. Даже домой однажды пригласил. Мама Рубинчика сразу раскусила «не московскую» Риткину сущность и на следующий день задала сыну вполне резонный вопрос: «И зачем это ты, Боря, приводил-таки её в наш дом?» Боря, как две капли воды, похожий на Иисуса, всё понял, домой Тетчерову больше не приглашал. Но сердцу ведь не прикажешь, и он в свободное от фарцовки время продолжал ходить за ней тенью. В конце 70-х, когда наступил пик эмиграции, начали уезжать знакомые и соседи, а евреи стали поднимать головы всё выше, мама Бори задала ему абсолютно резонный вопрос: «И почему, Боря, нам не подумать-таки, наконец, о том, чтобы отъехать на историческую Родину?». Рубинчик приводил веские доводы в пользу того, чтобы остаться. И в СОП, несмотря на энергичные протесты мамы, он записался потому, что туда отправилась взбалмошная Ритка. Впрочем, ей на чувства Бори, по всей видимости, было наплевать. Она слыла девушкой любвеобильной, свободных нравов и при всякой возможности не только флиртовала, но могла позволить себе и гораздо больше. Иногда Рубинчик в порыве откровенности жаловался на Ритку приятелю Яше Куриловичу.

– Шо поделаешь, Боря, красота требует жертв, – философски разводил руками Яша.

– Красота требует денег, – угрюмо заключал Боря.

Несчастный Рубинчик страдал, маета порождала острую неудовлетворённость. А это стимулировало активную деятельность в другой области. Боре в институте и далеко за его пределами не было равных по части добывания дефицита. Он мог «достать» что угодно. От авторучки и «самиздата» до автомобиля «Москвич». Вполне возможно, это было разновидностью сублимации. Очевидно, Рубинчик перенаправлял эротическую энергию на достижение социально приемлемых и значимых для него целей. В его лексиконе изобиловали малопонятные для обывателя слова: «грины», «лаве», «бундеса», «бритиша», «фирмА». Конечно, для общества в силу царившего дефицита, такой человек являлся полезным, но лично был всё же симпатичным не очень и не для всех.

Ритку, сразу после избрания Маргарет Тэтчер премьер-министром Великобритании, на факультете стали называть Тэтчером. Хотя она, конечно же, мало чем походила на английскую «железную леди». Разве что происхождением и грандиозностью жизненных планов. Но знаменитая англичанка сделала себя сама. Ритка же зорко выискивала в окружающем её пространстве тех, кто мог бы подставить плечо для опоры или шею, на которую можно прочно и комфортно усесться. Ведь ни для кого не секрет, что у женских прелестей, как у кефира, срок годности недолгий. Именно поэтому нужно поторапливаться. Борю Рубинчика она рассматривала исключительно как вагон, который должен перевезти её из неприглядного серого настоящего в светлое и счастливое будущее.

У туркмена Аллаберды Чефанова на третьем курсе возникли серьёзные проблемы. Он неожиданно и скоропалительно влюбился. С одной стороны, такую ситуацию можно бы было считать большим везением. Но девушку звали Олеся, и родом она была из Житомира. Во весь двухметровый Аликов рост стал вопрос выбора: давно подобранная ашхабадская малолетняя невеста Джемиле и добросердечные отношения со всей своей многочисленной именитой роднёй или прелести бойкой гарной хохлушки. В конце концов, хохлушка победила, и Алик вместо летних каникул на юге страны, в солнечной Туркмении, отправился в противоположную сторону зарабатывать гроши на железной дороге в составе отряда проводников. Семью надо было как-то содержать. Родственники отказались признавать этот сумасбродный брак, и Аллаберды разделил участь своего земляка Кеймира, который вообще женился на цыганке. По этой причине возвращение в Туркмению ему было заказано. Царёв поселил молодожёнов в крошечной пятиметровой комнатушке. Раньше такие закутки имелись на каждом этаже и назывались они гигиеническими комнатами. Но позже из-за нехватки жилого фонда по заявке Царёва и вследствие согласования с проректором Скарвойтовым пришли рабочие, убрали биде, сделали косметический ремонт. Потом в этих комнатах стали селить семейные студенческие пары. Кеймир и цыганка Земфира были безмерно счастливы, в результате чего родился маленький Русланчик. Ребёнок был удивительно спокойным. Никто в общаге никогда не слышал детского плача. Зато частенько коляску, в которой спал пацан, видели под памятником Ленину рядом с входом в институт. Земфира, отправляясь на лекции, оставляла ребёнка на свежем воздухе. Причём в любое время года. Кеймир в поте лица трудился в овощном магазине, подрабатывая грузчиком. Алик с Олесей пока никого не родили, но проблем хватало и без ребёнка. Чефанову приходилось теперь их каким-то образом решать. Всё чаще весёлого и общительного туркмена видели поникшим и грустным. Как-то в конце зимы Саня наткнулся на Аллаберды, стоявшего в коридоре и разглядывающего тоскливый пейзаж за окном: почерневшие сугробы снега, серые дома, тополя с мёрзлыми ветками.