Владимир Гарасев - Солнечная сторона

Наконец, в последипломном августе настал момент, когда Соболь с Фомой остались бы у костра вдвоем, если бы не неожиданное появление нового посетителя.

Бывает в компаниях так, что вы знаете кого-то, кто моложе вас, с раннего детства, и привыкли воспринимать, как ребенка. Эта привычка отвлекает от осознания того, что дети растут, и в какой-то момент, обычно после долгого перерыва, вы обнаруживаете, что ребенок стал взрослым.

Ну, или почти взрослым.

Соседка по имени Настенька была таким ребенком все то время, что Соболь помнил себя. Когда Соболь пошел в первый класс, она ездила по дачам в коляске. Когда он заканчивал школу, она была девочкой-подростком, иногда встречавшейся ему на улице среди других таких же подростков; в его компанию они никогда не входили. Когда Соболь заканчивал институт, она как-то не попадалась ему на глаза, может – раз или два. Кто-то из ее компании иногда приходил вечерами к костру, может, и она была среди них – но он не обратил на нее никакого внимания.

В тот год она вдруг объявилась.

Причина ее появления оказалась проста: финансовые сложности у родителей помешали поездке на юг. За неимением лучшего Настенька приехала на дачу. В этом году она окончила школу; недавно ей исполнилось семнадцать лет.

Он столкнулся с ней на улице, утром. Фома еще спал после вчерашних посиделок. Они уже не бухали, но засиживались допоздна за разговорами, которые казались теперь куда интереснее водки с вареньем. Но Соболь не мог долго спать в солнечные летние дни, когда бы ни лег. Он просыпался рано и ощущение, что он может пропустить что-то важное, тотчас появлялось у него.

Он съедал бутерброд и шел бродить по окрестностям – по лесным просекам и луговым дорогам, по краю карьеров, к тамошнему озеру… Стареющая луна стояла над верхушками деревьев, сопровождая его в этих утренних прогулках год за годом. На траве выпадало много крупной росы, и идти следовало в резиновых сапогах. В тени стояла почти ночная прохлада, посреди открытых пространств – почти дневная жара. Желтые листья то и дело мелькали в березовой зелени и иногда, в полной тишине и безветрии, отрывались по одному, не спеша летели и исчезали в траве. И какие-то огромные, во всю вселенную размером часы показывали, что лето скоро станет меняться, и настанет что-то еще.

– Привет, – сказала ему несколько неожиданно появившаяся за забором одной из дач леди.

Он остановился. Редкий штакетник забора символически обозначал границу участка, но ничего не мог спрятать. Несколько секунд он смотрел на нее, соображая, кто это. Потом понял.

Она очень изменилась. Не чертами, которые он едва помнил, а ощущением, вызываемым ею. Он знал, что лет ей немного и все же – вполне взрослая женщина смотрела на него с вполне взрослым выраженьем лица.

Сложно сказать, что именно производило такое впечатление. На самом деле, она не казалась старше своих лет, как кажутся иногда старше дамы с утрированно взрослыми фигурами. Настенька всегда была невысока и худощава, и таковой и осталась. Может, просто работал контраст с недавней девочкой-подростком? Или интонация голоса и взгляд, которые так различаются у взрослых и подростков при встрече с существом другого пола указали ему на то, что время подростка прошло? Так или иначе, от прежней Настеньки осталось только имя – в такой отчего-то иронически-детской форме. Может потому, что во взрослой компании была своя Настя?.. Все это показалось ему совершенно неважным. Важно было ощущение внезапного открытия – и очень приятного, надо сказать.

– О, привет, Настенька! – он широко заулыбался, и это была совершенно непроизвольная, действительно довольная улыбка.

И даже это не вполне типичное «О!» подчеркивало его радостное оживление. Ничего такого особенного не было в ней – почти правильное лицо, почти правильная фигурка – но было что-то очень притягательное, близкое и располагающее, мимо чего не пройти. Он потом так и сказал себе, объясняя свои ощущения – близкое и располагающее.

И в ответ на это радостное оживление она тоже улыбнулась – также широко и непосредственно, и он сказал:

– Слушай, я тебя очень давно не видел… – как будто они были в чем-то близкими людьми и у них что-то было когда-то.

– Я тебя, кстати, тоже, – сказала она.

Они стояли у ее калитки и разговаривали, и вскоре он знал о ней так много, словно и впрямь было у них что-то когда-то, и были они близкими в чем-то людьми.

Когда он пошел дальше, то посмотрел на часы; на разговор ушел почти час.

В начале сентября Соболь вернулся в Москву, и принялся за работу.

Буэнос-Айрес, август 2005: мелонга «Cobalt mood»

– Здравствуйте… Это Хельга…

Прошло почти две недели с их первой встречи, и он начал уже беспокоиться – куда она, собственно, подевалась?

Он вспоминал ее постоянно. Ему казалось, что что-то очень близкое то и дело мелькало между ними во время беседы в кафе. Такие разговоры мало с кем можно вести; ему их вести не с кем, и ей, наверное, тоже. В этом предположении он был почти уверен.

Ему показалось, что она растерялась от произошедшего. Похоже, она ожидала другого. И поначалу не вполне представляла, как вести себя с ним. А потом оказалось, что с ним можно вести себя так, как хочется – ни малейшего оттенка игры, привычных приемов, отработанной схемы не заметил и не почувствовал он в ее поведении. Оказалось, что ничего не нужно придумывать, потому что они похожи друг на друга, и можно быть просто собой.

А вот что он знает точно: он давно не думал вместе с собеседницей на одну и ту же тему во время разговора. Обычно он думал о том, что скажет, а не что на самом деле хочет сказать; как-то не надеялся, что его мнение будет понятно и близко.

И конечно, он ждал ее звонка с нетерпением, все более переходящим в беспокойство.

– О, здравствуйте! – он широко заулыбался; Хельга не могла не понять этого.

И кажется, эта его реакция немного смутила ее, потому что пауза перед ее репликой была явно затянутой.

– Я ни от чего вас не отвлекаю?

На самом деле она его отвлекала. Он ехал домой из офиса – шел девятый час. Но вокруг были уже холмы Саратоги, на дороге никого не было, а ехал он медленно.

Он поспешно свернул на обочину и включил «аварийку».

– Сейчас нет. Я ехал домой, сейчас стою на обочине, и едва ли кому помешаю – тут нет никого.

– Почему никого нет? Вы живете так далеко от… я даже не знаю, от чего…

Он снова заулыбался, широко и довольно. Она говорила так, как мог бы сказать ребенок: ничего не пыталась изобразить, просто говорила, что думала. И не стеснялась того, что может растеряться, чего-то не знать… Еще ему было приятно рассказать о месте, где он живет.

– Я живу в пригороде Сан-Хосе. Это совсем рядом с Сан-Франциско. Рядом, но все же довольно безлюдно. Мало домов, большие участки. Холмы. Очень хороший район. Мне очень тут нравится… Вы были в Сан-Франциско?