Анна Лайк - Розы и Папоротники

Трахнуть. Вот интересно. Алине никак не объяснить – только ходишь по кругу в одних и тех же словах.

«…Это дурдом, это крышеснос, это безумие какое-то; он меня знает, меня понимает, все обо мне понимает и понимает, что характерно, даже без слов! Сначала он смотрит на меня через стол в ресторане, такие глаза, и меня уже начинает потряхивать, а потом уже просто летишь с ним с горы, с ним вместе, и всегда так… И он – то нежный, то грубый, и всегда – разный…»

«Да он просто опытный старый валенок, вот и все. И – ага, еще бы у него на тебя не стояло, – ты ему в дочери годишься. Где он еще такой свежачок найдет…»

«Купит, Алина…»

«Ну пусть пойдет и купит! Думаешь, он не понимает разницы между шлюхой почасовой и девчонкой влюбленной? Ты плохо о нем думаешь тогда. Всё этот твой бандос…»

«Он не бандос…»

«… понимает, как мне кажется. А что касается ресторана… Самцы очень многих животных ради совокупления приносят добычу самке… Это действительно ритуал, действующий на подсознательном уровне. Ты очень сильно влюбилась, как я посмотрю…»

Он приходил на свидания – свежий, благоухающий, всегда очень просто, но дорого одетый, они встречались глазами и немедленно начинали улыбаться друг другу безо всякой причины. И в ресторане они тоже молча смотрели друг на друга через столик и улыбались. Лена видела себя как будто со стороны, понимала, что она вся светится радостью, понимала, что Олегу приятно это видеть, и от этого еще больше заряжалась своей эйфорией.

Она спрашивала его: «Как твои дела, как бизнес?» Он отвечал, привычно сжимая губы, пряча улыбку: «Нормально дела»; cмотрел на нее – ласково, немного иронично, и его соболиные брови чуть вздрагивали игриво: «Даже – поперло…» Лена, забывая дышать, понимала это по-своему и так и ела его глазами… Блаженно улыбаясь, думала про себя: «Какая ж я дура… слава богу».

Она обожала его запах и не находила у него плохих привычек, да и вовсе была на краю счастья: Олег не курил, не напивался, не матерился даже в шутку, не рассказывал пошлые анекдоты, не ревновал к кому попало… («Ты не куришь? – Нет. – А тогда, в оранжерее? курил же…» Олег усмехался, тер вдруг зарозовевшее лицо ладонью, а Лена смотрела: чего это он, смутился, что ли? «Я ждал. Когда придешь…» и она умилялась почти до слез тому, что он – ждал…) Иногда за его спиной иные ресторанные посетители игриво подмигивали ей, на что она поначалу обескураженно опускала глаза: ей казалось, что это неприлично, а Олег только улыбался еще шире, и молчал. Подмигивающих он, что называется, «в упор не видел». А стоило Лене отлучиться в туалет, как по возвращении уже она обнаруживала, что Олег внимательно изучает еду на своей тарелке, а возле него стоит или уже сидит какая-нибудь разряженная дама или девица… Лена подходила, он издалека ее замечал, смотрел нетерпеливо и говорил: «Наконец-то…» Дама (или девица) мерила подошедшую взглядом и оскорбленно отходила, покачивая бедрами.

Лена садилась, и они вновь смотрели друг на друга. Пить, есть, говорить Лене совершенно не хотелось, она смотрела на смугловатое лицо, мощную гордую шею, сильную руку с часами (красивые, дорогие), на широкие плечи, распирающие пиджак и на то, как он чуть покусывает нижнюю губу… Лена таяла. На его тихое, медленное: «Ну, что, поехали… куда-нибудь…» она была в состоянии только кивнуть. Он снова сжимал губы, пряча улыбку, быстро вставал из-за стола и подавал ей горячую жесткую руку. Не отдавать ее, не отпускать; отпустить на пять секунд, чтобы одеть поданный им плащ и снова взять его руку, и держать ее в такси, и отпустить только в номере гостиницы и только для того, чтобы обнять его и ощутить эти горячие руки уже на своем теле…

А то, что он молчал… Он не обязан же ее развлекать, правда? Они же так нравятся друг другу, неужели этого мало.

Он сказал, что у него – автосервис, но Лена как бы… не совсем поверила ему. Но и поговорить об этом не решалась. Однако, подумала она однажды, глупо совсем обходить в разговорах тему автосервисов, и вообще – любящим людям свойственно друг другу доверять. Заметив как-то, что он отвлекся на изучение меню, она решилась на вопрос полушутливым тоном:

– Как работает автосервис?

Ничего в его лице не изменилось, Олег спокойно закрыл меню, кивнул Лене и ответил:

– Нормально работает. Колеса меняет, кузова рихтует.

И стал искать взглядом официанта. Стало, по крайней мере, ясно, что автосервис – это не просто его выдумка.

Об этом можно было бы как-нибудь поговорить.

Если бы Лена хоть что-нибудь понимала в автомобилях!

И пока им говорить было совсем не о чем.

Да и по правде говоря – было не до разговоров: Лена заново познавала суть присловья «каждый раз, как в первый», Олег ясно давал понять, что ему с ней – вовсе не скучно и почти не отпускал ее от себя во время их встреч, все время обнимая, целуя, поглаживая. Каждый раз они попадали в какую-то гостиницу, каждый раз – в новую, в таких, наверное, сидели писатели литературы модерна, думала Лена: в довольно пустых холлах иногда попадались хорошо одетые, но все равно – подозрительные типы, и сильно накрашенные женщины; на рецепшне стоял громила, – «морда просит кирпича». Это было как-то… неприятно, но это был его, Олега, выбор, и Лена подчинялась.

Потом она изловчилась и рассказала ему о себе, ее отчет «школа – университет – стажировка – подработки – работа в доме-дворце» – уложился по времени в полминуты. Олег только слегка покивал ей в ответ, и тихо сказал: «Отличница. У тебя на лбу…»

Да. Так и было. Лена всегда была отличницей.

Он не затруднялся объяснять свое нежелание сообщать ей что-либо о себе: «твои родители живы – не знаю – ты их не помнишь – не помню – ты что детдомовский – не уверен – ты мне совсем не доверяешь – я не думал не знаю…» И полусонно улыбался, довольный, расслабленный… Лена смотрела озадаченно – ну надо же, какой таинственный. Олег вдруг отвечал ей лукавым взглядом, и она понимала, что он просто резвился, отвечая. Она смеялась, она блаженно утыкалась носом в его широченную грудь; он обнимал ее, шептал ей на ухо: «моя девочка». Лена жмурилась от счастья.

Зато он внимательно слушал ее россказни о жизни в Питере в начале девяностых, и как она рассказывала, и смеясь, и злясь, и задумываясь, и вздыхая. Матери как раз – учительнице русского языка и литературы – перестали платить вовремя зарплату, отец незадолго до этого от них ушел, сестра была маленькая, Лена только-только кончила школу и денег катастрофически не хватало.

И Лена, с детства бывшая ярой любительницей всякой растительности, собирала с матерью летом лечебные травы и березово-дубовые ветки. Они ездили в леса под Лугой, сушили собранное потом дома, все стены были завешаны пахучими пучками и вениками, все поверхности заложены россыпями вянущих листьев и цветов. Высушенное сырье сдавали в медицинский кооператив, веники пристраивали в местные бани. Сестра Кирка капризничала и норовила раскидать всю эту «гадось», как она ее называла, чтобы поиграть в свои игрушки, а мать кричала на нее, и Лена ее молчаливо поддерживала, потому что видела в зелено-желтых кружочках соцветий «ромашки аптечной» – монеты, а в широких листьях смородины – купюры; в них были заключены и «сникерсы», и походы в кино, и новые колготки.