Тициано Терцани - Конец – мое начало

Очевидно, что ты – это не твое имя, не твоя профессия и не твой домик у моря. Если научиться умирать, продолжая жить, как этому учили мудрецы прошлого – суфии, греки, любимые нами гималайские риши, – то можно выработать умение не идентифицировать себя с этими вещами, осознавать, что ценность этих вещей крайне ограничена, преходяща, смехотворна, непостоянна. Что если твой домик у моря в один прекрасный день смоет во время прилива? А если твой сын, о котором ты постоянно думаешь и который иногда заставляет тебя страдать и переживать, однажды выйдет из дома, и ему на голову – бах!!! – упадет кирпич? Все! И нет его! Понимаешь, о чем я? Ты не можешь быть тем, что так легко может исчезнуть.

Если ты, продолжая жить, начинаешь понимать, что не являешься всем этим, то постепенно начинаешь отделять все это от себя, отпускать. Отпускать даже то, что является самым дорогим для тебя, в моем случае – это любовь к твоей матери. Я любил твою мать все годы, что мы были вместе (а это сорок семь лет!). И когда я говорю, что отпускаю эту любовь, я не хочу сказать, что я ее больше не люблю. Просто для меня эта любовь не является больше рабством, я стал независим, отделился даже от нее. Эта любовь – часть моей жизни, но я не есть эта любовь.

Я – это множество всего… или, наоборот, ничто. Но в любом случае, я – это не то, о чем только что говорил. Мысль, что, умирая, я потеряю эту любовь, потеряю дом в Орсинье, потеряю тебя и Саскью, потеряю то, с чем меня идентифицируют, больше не занимает меня. Она меня совсем не пугает, я отделился от этого. Гималаи, то время, что я провел там в одиночестве, природа, мой недуг, который мне посчастливилось заполучить и который заставил меня задуматься обо всем этом, – мои великие учителя.

Другой аспект, который, на мой взгляд, является важнейшим в жизни человека, способного расти, становиться зрелым, что (я надеюсь) некоторым образом произошло в моем случае, – это отношение к собственным желаниям. Желания являются нашим величайшим двигателем. Если бы Колумб не желал найти новый путь в Индию, он бы не открыл Америку. И так называемый прогресс (или регресс), и вся человеческая цивилизация (или децивилизация) движутся нашими желаниями. Желаниями всех типов, начиная с самого простого, плотского: желания обладать плотью других существ. Желание – великий двигатель, не отрицаю этого. Оно важно и определило историю человечества. Но если приглядеться получше, взглянуть по-новому: что такое наши желания? Желания, от которых никуда не скрыться? В особенности сейчас, в нашем современном обществе, движимом только желаниями, причем желаниями наиболее банального свойства – материальными, ограниченными ассортиментом супермаркета. По мне, так делать выбор при таком ассортименте кажется бесполезным, банальным и просто смехотворным.

На мой взгляд, самое верное желание (если уж чего-то желать) – это быть самим собой и не иметь больше выбора, потому как истинный выбор – это не выбор между двумя зубными пастами, двумя женщинами или двумя машинами. Истинный выбор – это выбор быть самим собой. Если ты возьмешь себе за правило упражняться, думать – думать! – то ты поймешь, что наши желания – своеобразная форма рабства. Чем больше ты желаешь, тем больше ограничений ты сам себе создаешь. Если ты желаешь чего-то очень сильно, то ты не можешь думать о чем-то другом, делать что-то другое, ты становишься рабом этого желания. С возрастом начинаешь замечать все это…

Смеется…

и смеяться над теми желаниями, которые у тебя есть сейчас или были в прошлом. Смеяться, понимая, что эти желания бесполезны и эфемерны, как и все остальное в жизни. Осознав это, ты начинаешь учиться избавляться от них, рубить их на корню, в том числе самое последнее желание, которое есть у всех, – долго жить. Кто-то скажет: «Хорошо, не надо больше денег, славы, покупать больше не хочу, но пусть изобретут пилюлю, которая даст мне прожить еще десять лет!» Даже этого желания у меня больше нет. Правда, нет.

Я счастливый человек: за годы одиночества в той самой хижине в Гималаях я понял, что мне нечего желать. Воду я брал из ручья, из которого пила и местная живность. Ел рис и овощи, приготовленные на огне. Что еще мне было желать? Пойти в кино и посмотреть новый фильм? Что мне с него? Что бы он изменил в моей жизни? Совершенно ничего. Мне кажется, что то, что мне предстоит сейчас, – самое странное и любопытное из того, что со мной происходило в жизни.

Поэтому я и говорю, что больше не хочу оставаться в этой жизни. Эта жизнь не возбуждает во мне больше любопытства. Я видел ее снаружи и изнутри, видел ее со всех сторон. Любые желания, которые могли бы возникнуть, не интересуют меня больше. И поэтому смерть становится…

Смеется…

единственно новым, что могло бы со мной произойти. До этого я видел ее только со стороны, но сам-то я ее не чувствовал, не переживал ее.

Возможно, в ней нет ничего особенного. Может быть, это то же самое, что заснуть вечером: по сути, мы умираем каждый раз засыпая. Ведь сознание бодрствующего человека – а именно оно заставляет нас идентифицировать себя с нашим телом, именем, а также желать, звонить или отправляться на званый ужин – в тот момент, когда мы засыпаем – фьють! – улетучивается. И только во сне оно некоторым образом присутствует, потому что спящий видит сны.

Но кто тот, что видит сны? Кто этот молчаливый наблюдатель твоего сна?

Может быть, смерть – это что-то подобное сну? А может, при смерти вообще ничего не происходит. В любом случае, уверяю тебя, я приближаюсь к этой встрече не как ко встрече с дамой в черном с косой, которая всегда вселяла во всех ужас. Мне кажется, что я иду навстречу умиротворению, и иду с таким легким сердцем, какого у меня не было еще никогда. Наверняка это именно так благодаря тем вещам, которые я попытался тебе объяснить. Первое – это то, что я в какой-то степени научился умирать еще до смерти, второе – это то, что мне удалось отказаться от желаний, и наконец то, что я впитал от святой индийской земли: знание того, что опыт рождения, роста и смерти общий для всех и что это естественный круговорот. Зачем же тогда бояться смерти? Все прошли через нее! Умерли миллиарды миллиардов людей: ассирийцы, вавилоняне, готтентоты 1 1 Этническая общность на юге Африки. . А как дело доходит до нас, – нет-нет, только не я! – мы теряемся. Да почему же? Это ведь случилось со всеми.

Если хорошенько задуматься (а это замечательное сравнение, несомненно, приходило в голову многим), то можно понять, что земля, на которой мы живем – это большое кладбище. Одно огромное, необъятное кладбище, заполненное тем и теми, что были на ней когда-то. Если копнуть глубже, то обязательно найдешь какие-нибудь останки, превращенные в прах – следы былой жизни. Ты можешь себе представить все эти миллиарды миллиардов живых существ, умерших на этой земле? И все они в ней! Мы постоянно прогуливаемся по одному бесконечному кладбищу. Это очень забавно, потому как кладбища в нашем представлении – это места скорби, страдания, плача, окруженные темными кипарисами. А необъятное кладбище земли – прекрасно, потому что это – природа. На этом кладбище растут цветы, бегают муравьи, ходят слоны.