Тициано Терцани - Конец – мое начало

Жизнь подразделялась на будние и праздничные дни, что вам, молодым, трудно понять. Например, у меня был один костюм: короткие штаны, рубашка, курточка. Так вот, надевать его я мог только по воскресеньям. Для всех остальных дней была будничная одежда. И только в воскресенье, после купания… Да, купание происходило замечательным образом, это отдельная история. У нас была огромная оловянная бадья, в которой я, будучи героем нашей семьи, наиважнейшей личностью, купался в первую очередь. Воду грели на газу, выливали в бадью и намыливались. После меня мылась мать, и самым последним – отец.

Фолько: В той же воде?

Тициано: В той же самой. Потом мы, я и мать, одетые в воскресное, шли на службу. Мой отец держался от церкви подальше. Так начиналось воскресенье. Затем мы обедали и после обеда отправлялись с визитом к родственникам, пешком, а иногда и на трамвае. Одна наша родственница была в сумасшедшем доме, и мы регулярно ходили ее навестить – помню, как меня до смерти пугали крики сумасшедших за оградой.

Еще у нас была кухня с мраморным столом, очень холодным зимой. Это был и мой письменный стол до моего восемнадцатилетия. На кухне была газовая горелка. Вернее, во время войны газа у нас не было и мы топили углем, готовили на печке, разводили огонь. Газ появился намного позже, если память не изменяет мне. Еще был кухонный шкаф, в котором хранилось съестное. Я обожал фрукты, но восхитительную дверь шкафа, в котором были яблоки, я мог открыть только раз в день: в день мне разрешалось съесть только одно яблоко.

У моего отца был старый велосипед, на котором он ездил на работу и возвращался домой в своей провонявшей до последней ниточки спецовке. Этот велосипед был для него очень дорог. Так дорог, что он никогда не оставлял его не то что на улице, но даже в подъезде, под лестницей, хоть дверь в подъезд закрывалась. Каждый вечер он на плечах заносил велосипед в гостиную, чтобы его никто не украл. К раме велосипеда, на которой он возил меня, когда я был маленьким, привязывалась сумочка, в ней был контейнер с едой. Мама каждый день клала туда яичницу с хлебом или что было съестного – этим он обедал в мастерской.

В остальном в доме не было ничего такого, к чему мы, современные люди, совершенно привыкли. Ничего развлекательного не было. Только подумай, не было ни радио, ни телевизора – последнего еще и потому, что его просто не изобрели. Радио тем не менее в то время уже существовало (во время войны люди слушали ВВС, слушали новости, транслировавшиеся с освобожденных территорий Италии), но, чтобы купить радио, у нас не было денег. И телефона у нас, конечно же, тоже не было. Все появилось позже.

Сначала появилось радио. Это был особенный и памятный для меня день. Радио мы смогли купить после долгих сбережений, в рассрочку (а вещи в то время приобретались именно так). Боже мой! Вот это было событие! Мы пошли в магазин, который я помню, как сейчас, он был на углу Виа Мадджио и Пьяцца Питти.

Фолько: Сколько тебе было лет?

Тициано: Точно не помню – семь-восемь. Мой отец, истый коммунист-«левак», делал одну очень важную вещь, которую многие флорентийцы делают и по сей день: дежурил на общественных началах в Доме милосердия 3 3 Флорентийский дом милосердия. . Он был «пятничным дежурным», то есть нес службу по пятницам. Идя на дежурство, на голову он набрасывал капюшон, что всегда пугало меня. Обычай с капюшоном возник во время чумы во Флоренции: когда перевозчики трупов 4 4 Люди, которых коммуны привлекали для выноса тел, а также переноса больных в лазареты во времена чумы в Италии. отправлялись выносить тела или переносить больных в лазарет, то одевались во все черное и надевали капюшон, скрывавший лицо, – может, чтобы остаться неузнанными, а может, и для собственной защиты.

Эту традицию продолжило прекрасное заведение, которое находится рядом с Дуомо и называется Домом милосердия. Прекрасное также в том смысле, что в нем одинаково достойно, с равными правами и обязанностями служили флорентийцы всех званий и статусов: от самых благородных до самых бедных, как мой отец. Там он отслуживал свой час, потому как дежурство длилось всего один час. Когда кто-то приезжал на велосипеде с возгласами о заболевшей бабушке (или позже, когда появился телефон, звонил), то дежурные отправлялись пешком, а позже на скорой, и привозили раненного или больного в Дом милосердия.

Это дежурство давало моему отцу возможность социализации. Он был человеком несмелым, робел перед людьми, в особенности перед богатыми, знатными и власть имущими. А там все были запросто вместе. Дежурство проходило в прекрасной зале, и я ее прекрасно помню: часто ходил туда мальчишкой вместе с мамой, чтобы посмотреть на отца, одетым во все черное, как перевозчик трупов. Там он мог общаться с графами, маркизами, с людьми других социальных классов.

Так вот, возвращаясь к радио. Для того чтобы приобрести его, мой отец провел настоящее исследование рынка, используя свои контакты из Дома милосердия, и разузнал, где купить радио хорошего качества и тому подобное.

Рассказываю тебе и понимаю, что я был уже старше, когда у нас появилось радио. Скорее всего, мне уже было больше 12—13 лет. Я часто болел, когда был маленьким, – ну я тебе уже не раз рассказывал. Здоровье у всех было слабое, ели мало. У меня был хронический туберкулез лимфоузлов, поэтому я часто болел и лежал в постели.

И вот мой отец, замечательный человек во многих отношениях, мастер на все руки, смастерил мне то, о чем нельзя было и мечтать, – приемник! Он наверняка сделал его своими собственными руками, потому как такой вещи было не купить. Очень замысловатый аппарат. По сути, это было радио, которое работало по принципу кварца и иголки. Я, честно, толком не понимаю, как это все было изготовлено. Помню только, что нужен был кварц и игла, вроде той, что на граммофоне, – она крепилась к пружине и перемещалась по кварцу. Видимо, таким образом менялась частота. Если игла вставала удачно, то можно было слушать радио! Еще были большие наушники, как у пилота, – ума не приложу, откуда отец их раздобыл, – они заменяли динамик. Такая вот кустарная вещица. Когда я болел и лежал в постели, в жару, мама приносила мне молоко или бульон, а я слушал по радио новости.

Радио было, конечно, последним словом техники по сравнению с моим приемником. Ты нажимал на кнопку, и – ррраз! – сразу мог его слушать.

Фолько: Первый шаг к современности.

Тициано: Да, вот это было событие! Это радио было просто потрясающим! Если бы оно было у нас сейчас, то мы бы могли продать его антиквару за кучу денег. Оно было из лакированного дерева, с крутящимися колесиками регулировки частоты – не то что современные цифровые агрегаты, которые не поймешь, как и действуют. Еще была зеленая лампочка, которая загоралась и гасла в зависимости от того, далеко или близко была частота. Оно было выпуклым, с округлыми поверхностями, а колесики были не какие-нибудь пластмассовые, а костяные. Это радио стало первым предметом роскоши в нашей семье.