Тициано Терцани - Конец – мое начало

К чему я все это. Просто хочу, чтобы ты представил, каков был мир, в котором я рос. В этом мире была всего одна улица без какого-либо дорожного движения, кроме трамвая, который только после войны стал электрическим, а до этого, как ты помнишь, был на лошадиной тяге. Этот трамвай поворачивал прямо напротив нашего дома и шел до центра, до Сан Фредиано. Там он разворачивался и ехал к нам. В общем, ездил туда и обратно от наших задворок до далекой Флоренции. Мы жили за городской стеной и между нами и городом были поля, Флоренция была для нас как другая страна.

На самом деле, это было трагедией жизни моей матери: она вышла замуж за человека, который вывез ее за пределы городской стены, за пределы Флоренции, «из тени купола Дуомо», где она родилась и так гордилась этим. Моя мать была немного аристократкой и не любила тот мир, в котором она оказалась. В этом мире была одна улица с трамваем, люд, шныряющий на велосипедах, тротуар, который был одновременно и центральной площадью нашего местечка. Она не любила выходить в этот мир, чтобы «посудачить», как говорила она. Все остальные женщины, наоборот, каждый летний вечер выносили на улицу плетеные стульчики и усаживались «посудачить» и посмотреть, как мальчишки играют в прятки и прыгают на одной ноге по брусчатке мостовой.

Раннее детство я провел у дверей нашего дома. Моя мать все время следила, чтобы я не испачкался и не ушибся. Такой была моя среда, полная предрассудков и, очевидно, различных социальных ограничений. «Слушай, а этот-то!.. А жена того-то… Держись от нее подальше!» Но именно благодаря этим ограничениям это был надежный мир: все очень хорошо его знали, и незнакомцев в нем не было.

Фолько: Похоже, многие люди-исследователи выросли в подобной среде.

Тициано: Наверное. В этом мире все знали все и обо всех. Все знали, что владелицу табачной лавки изнасиловали американские солдаты, когда она пошла набрать дров у Арно.

Фолько: Что?!

Тициано: Когда пришли американцы, они начали вырубать все деревья во Флоренции. Они добрались и до красивейшей рощи с огромными дубами и платанами. Для чего им нужны были деревья, точно не знаю, может, для траншей или шпал – фактом остается то, что они начисто ее вырубили. Эта роща так и называлась – Рощица. Позже это место стало одним из самых густонаселенных жилых кварталов Флоренции, Изолотто. Теперь там и деревца не осталось от этой рощи, но, когда я был маленьким, там не было практически никакой цивилизации. Американцы рубили огромными топорами, и с каждым ударом в стороны отлетали большие щепы, которые были для нас на вес золота. Мы, я и мать, тоже ходили туда за щепами, чтобы топить и готовить еду. Ну так вот, поговаривали, что с владелицей табачной лавки там и произошло это самое… И это пятно осталось с ней на всю жизнь.

Всем этим я хочу сказать, что в таком обществе отдельный индивид был не то чтобы очень свободен, наоборот, был под большим контролем. Но в этих ограничениях, с другой стороны, была и гарантия, потому что все всё знали друг о друге. Еще была сильна солидарность, готовность помочь друг другу. Ну, например, если ты шел купить хлеба, а денег не было, тебе его продавали в кредит. Я думаю, что никто не отдавал деньги раньше начала месяца, после зарплаты. У каждого лавочника была тетрадка, в которой он напротив твоего имени записывал, например, «три килограмма муки…» – ну, как это делает Беттина у нас в Орсинье, когда продает нам что-нибудь. Честность была очень важна, особенно в денежных вопросах. Если Текла, булочница, по ошибке давала тебе сдачи на пол-лиры больше, эти пол-лиры надо было обязательно вернуть. Сегодня это трудно себе представить, но таковы были правила того времени.

Таков был мир моего детства, мир, полный ограничений. Флоренция казалась мне чем-то далеким. Мы бывали там с матерью и отцом изредка по воскресеньям. Да, эту историю я тебе рассказывал, мы отправлялись…

Фолько: …за мороженым.

Тициано: Нет, не за мороженым, а посмотреть, как богатые едят мороженое. Этого я никогда не забуду. Я, одетый во все «воскресное», опрятный, в начищенных ботинках (перед тем как выйти на улицу, надо было всегда натирать до блеска ботинки), моя мать, отец в двубортном пиджаке и при галстуке отправлялись пешком от Монтичелли 5 5 Район во Флоренции до Пьяцца делла Синьория.

Я все время повторяю: «Мы были бедными, есть было нечего…» Потом смотришь на фотографии: все прилично одеты. Как, бедные? Нынешнему поколению, такому небрежному в одежде, тебе в том числе, этого не понять. А дело в том, что тот костюм, который ты видишь на фото, я носил только по воскресеньям!

Фолько: А у нас нет фотографий, где ты одет, скажем, в понедельничное?

Тициано: Нет. Была одна небезызвестная, где я в фартуке высовываю палец из дырки в кармане, но ее выкинули. Моя мать не хотела, чтобы кто-то увидел, что у меня был фартук с дыркой.

Так вот, к истории с мороженым. На Пьяцца делла Репубблика был большой ресторан, Пасковски. Столы стояли в том числе на улице, ну как сейчас, и вокруг этих столов была живая изгородь, растения в больших кадках, чтобы скрывать от любопытных глаз посетителей ресторана. Мне и моим родителям разрешали через эту изгородь подглядывать за господами, кушающими мороженое. То есть мы отправлялись в город для того, чтобы посмотреть, как господа едят мороженое! Сейчас это сложно себе представить, но в моем детстве это было в порядке вещей.

Несмотря на это, у меня было счастливое детство. Конечно, у нас были проблемы, но мне, по сути, было наплевать на них. Мне было только жаль мать: она страдала больше всех, когда у нас не было денег. На самом деле, первые унижения, которые я испытал в жизни, я испытал как бы за нее, увидел ее глазами.

Одну историю надо обязательно тебе рассказать. Я уже говорил, что очень часто у нас не было денег, чтобы дотянуть до конца месяца. Недалеко от Виа дель Порчеллана, где родилась моя мать, было заведение, называющееся Монте ди Пиета, «место милости», – одно название чего стоит! – так вот, туда можно было отнести любую вещь любой ценности, а тебе взамен ссужали немного денег под большие проценты. Вещь можно было выкупить, когда у тебя снова появлялись средства.

Прекрасно помню, что дома у нас не было практически ничего, что можно было бы заложить. У моей матери не было ни колец, ни другого золота. Единственной золотой вещью было обручальное кольцо, но его, как утверждала она сама, она бы ни за что никогда не заложила. Зато у нее были простыни из приданого, на которых мы никогда не спали (когда девушка выходила замуж, ей давали четыре-пять пар льняных простыней с инициалами, «Т» – Терцани и так далее). Так вот, они хранились в том самом комоде с мылом и лавандой, где прятались деньги. У нас было две-три пары хороших льняных простыней, которые мы, когда деньги заканчивались, относили в Монте ди Пиета. Отлично помню – это одно из самых первых болезненных переживаний моей жизни, – как моя мать крепко держала меня за руку (а я был совсем маленьким), в другой руке у нее была сумка с этими простынями. Она оглядывалась вокруг, чтобы убедиться, что никто из знакомых не видит, как она заходит в это оскорбительное для нее место позора, бесчестия.