Мария Текун - Жизнь Лунгиных. Семейная сага

Скрепя сердце, Федор Константинович постановил себе действовать так, как решил заранее, а именно: подарить-таки молодым квартиру, а точнее, ту ее часть, которую он и направлялся теперь проинспектировать.

Дом номер двадцать шесть по Центральному проспекту являл собой добротное десятиэтажное здание сталинских времен, когда пленные немцы строили мудро и на века. Этот дом был не простым домом, но в котором привыкла селиться интеллигенция и люди сплошь культурных профессий, и квартиры в котором в те стародавние времена получали только товарищи особо заслуженные.

Именно таким человеком и был когда-то академик Альберт Витальевич Яновский, доктор исторических наук, действительный член Академии Наук СССР. Альберт Витальевич Яновский в общем занимался историей России, и в частности посвятил себя таким вопросам как: откуда есть пошла земля русская? в чем Правда русская? и кто и когда от нашего меча погибнет?

Таким образом, академик Яновский был выдающимся специалистом в области древне-русской истории, изучил все, что было написано по этому вопросу до него, сам написал множество научных трудов, сделал несколько открытий в понимании темных мест «Слова о полку Игореве», а так же множество других открытий, в большинстве своем явившихся открытиями лишь для специалистов, потому как народ наш в общей своей массе как не знал своей истории, так ею по-прежнему не интересовался. По такому поводу под старость Альберт Витальевич позволил себе себя же побаловать сочинительством исторических романов и своей беллетристикой прославился уже не только в среде околонаучной, но среди самого широко круга читателей.

Академик Яновский был в своей области светилом первой величины, в науке вообще – светилом заметным, в литературе – заметной фигурой, а в жизни – человеком слегка не от мира сего. Он был добр, мягок, доверчив и по-детски наивен в вопросах быта и вообще в тех вопросах, что касались его существования, не как существа одушевленного и в высшей степени одухотворенного, но как наделенного обликом телесным. Не будь Натальи Павловны, его первой и единственной жены, совершенно неизвестно, чем бы этот телесный облик академика Яновского питался, во что и как одевался и каким бы образом благополучно просуществовал до весьма преклонных лет.

Наталья Павловна же не только скрашивала своим незримым присутствием его домашнюю жизнь, но еще и родила ему сына, названного Виталием в честь деда. Так как Альберт Витальевич стал счастливым отцом в возрасте довольно солидном, а именно в сорок девять лет, то сына своего он любил безмерно, отчего нещадно баловал и позволял все, что заблагорассудится в том смысле, что чего только рассудок не пожелает во благо. Конечно, отсюда исключались такие вещи, как поджигание антикварных диванов, изрывание старинных фолиантов на самолетики, дорисовывание мало известных картин передвижников до более известных и прочие шалости этого направления.

Будучи трижды порот отцовским ремнем, пусть только в виде устрашения, а не реального телесного наказания, маленький Виталик тут же переключился на вещи менее ценные. Он обклеил уродливыми переводилками весь кафель в кухне, создал на новом линолеуме, постеленном в кладовой, линогравюру, довел до совершенства обои в прихожей, выстриг маникюрными ножницами, незаметно похищенными у матери, волшебные круги на коврах и однажды в виде исключения испек праздничный пирог. Но исключения не получилось, соседи вызвали пожарных и только вовремя подоспевшей из магазина Наталье Павловне каким-то чудом удалось спасти свою кухню от хлещущего водой и пеной пожарного брандспойта.

С тех пор решено было маленького Виталика дома одного не оставлять ни под каким видом, и в возрасте пяти лет с ревом и криками о помощи он был отправлен в детский сад. Воспитательница, как ни странно, очень быстро нашла с ним общий язык, вернее, сделала свой собственный язык общим для обоих. Быстро пережив жесточайшую ломку, Виталик уже через пару недель был влюблен в воспитательницу сильнее, чем даже в собственную мать. В мгновение ока он стал внимательным и терпеливым, принялся интересоваться устным счетом и чтением слогов, собирал из конструктора невероятные замки и лучше всех в группе завязывал шнурки.

Заметив такие счастливые перемены в сыне, Альберт Витальевич поспешил выразить воспитательнице свою безграничную благодарность, ограниченную краями шоколадной коробки и стенками бутылки рижского бальзама, и тут же нацелился на то, чтобы привлечь Виталика к вопросам, которыми страстно интересовался сам и развить в нем любовь к истории собственной страны. Частенько по вечерам он садился в большое вольтеровское кресло под торшер, сажал к себе на колени сына и часами рассказывал ему занимательные были и небылицы старины глубокой, показывая красочные картинки в книге. Виталик на картинки смотрел, истории слушал, запоминал все, как было, а потом рассказывал в детском саду, но несколько в своей интерпретации. Слушая его с замиранием сердца во время тихого часа, дети вместо того, чтобы спать, начинали кто плакать, а кто изображать Ледовое побоище, кидаясь тапками, как копьями, и заслоняясь подушками, как щитами. Одеяла льдинами трещали под копытами тевтонских коней и завернутые в матрасы, рыцари гибли, задыхаясь…

Темная комната на какое-то время стала для Виталика надежным прибежищем, но даже после того он не потерял своего горячего интереса к истории и в дальнейшем пошел по стопам отца.

Множество открытий и чудес ждало его под обложками книг, прятавшихся в старинных отцовских книжных шкафах из карельской березы. Он читал все подряд, не делая различий между красивыми дорогими книгами и замухрышками в мягкой обложке, между букинистическими редкостями и ширпотребом. Находя заметки на полях, он считал своим долгом немедленно оставить свои, и таким образом подавляющее большинство книг, к которым хоть однажды прикасалась его рука, оказались испещрены его мыслями, высказанными не всегда по существу. Но отец был воистину счастлив, наблюдая такой стихийный интерес сына к делу, которому сам он отдал всю жизнь.

Обладая памятью почти феноменальной, Виталик помнил множество подробностей, дат, событий, названий и имен, но все эти сведения отчего-то никак не складывались в его голове в единую систему. Он не мог разделить все, что помнил, на важное и неважное, на события ключевые и побочные. И как не было для него разницы в книгах, точно так же не различал он и их содержание. К ужасу своего отца, у которого просто в голове не укладывалось, как вообще такое возможно, мимо Виталика с легкостью могла пройти Куликовская битва со всеми ее последствиями и значениями, став в один ряд с княжескими междоусобицами и не оставив по себе ни малейшего впечатления значительности, и в то же самое время он мог с упоением и во всех подробностях часами рассказывать о том, как Великий князь Святополк, похититель престола, не насытившись кровью братьев своих, повелел догнать князя Древлянского Святослава и лишить его жизни близ Карпатских гор.