Мария Текун - Жизнь Лунгиных. Семейная сага

– Не на чем, каждый свое получил, так что мы с тобой, братец, квиты. И это, я еще вот

чего хотел сказать: ни к чему вы прием такой затеяли, как на высшем уровне. Президенты что ли какие к вам пожаловали?

– Ничего, нам для своих нечего жалеть. Пока имеется – слава богу!

Виталий Альбертович посмотрел на Федора Константиновича и сказал вдруг:

– А сын-то у тебя – молодец! Смотри, быстрый какой… сколько ему лет-то будет? – оборвал он сам себя.

– Двадцать первый исполнился зимой.

– О! Вот и я говорю, а уже поди ты – с женой! Да еще с какой!

– Дурное дело нехитрое, – ответил Федор Константинович.

– Ладно тебе – дурное. Такую еще поискать, – сказал Виталий Альбертович восхищенно, имея в виду Анечку.

– Посмотрим, – Федор Константинович ответил отчего-то без особого воодушевления.

– Ты все сердит? Пустое.

– Да я не то чтобы… – Федор Константинович не хотел говорить.

Оно ведь как бывает: пока молчишь, неизвестно еще, куда кривая выведет, а стоит только сказать, так непременно именно так и выйдет, если что плохое скажешь. А если хорошее, так непременно наоборот.

– Ладно, забудь, – закончил он. – Пойдем, а то заждались.

Они направились обратно в квартиру.

– Со стороны коридора имеется одна большая кладовая, – рассказывала Лалочка, – и еще вторая – поменьше – возле туалетных комнат. Ну вот, мы с вами все посмотрели. Да, еще имеются балконы, – в этот момент она из коридора заметила входящих мужчин, – но теперь холодно, так что выходить не будем, верно?

Лалочка сияла. Глядя на нее, Борис не мог понять, отчего это вдруг эти люди прониклись таким доверием к лицам совершенно посторонним, зачем показывают им свою квартиру с таким видом, будто те пришли в музей. Кому это нужно? Квартира, конечно, шикарная, слов нет. Но не стоит воображать, будто это нечто сверхъестественное. Ну есть у вас квартира, и ладно. Рады за вас, чего выставляться? Борис смотрел на Лалочку с некоторым изумлением, граничащим с неприязнью. К чему весь этот цирк? Да и было бы еще перед кем спектакли разыгрывать – неужели же перед нами. А мы-то ей кто?

Борис оглядывался на отца, ища в его лице ответы на свои вопросы, но Федор Константинович был непроницаемо спокоен и сдержан. Всем своим видом он показывал то, что объяснять ничего не намерен. По крайней мере, не сейчас.

– А теперь прошу всех к обеду, – пригласила радушная хозяйка гостей за накрытый в столовой большой овальный стол.

И каких только угощений не было на том столе! Легче сказать, чего там не было: не было пельменей, картофеля, салата оливье и селедки под шубой. Все остальное было изыскано, дорого и со вкусом: вина из французских провинций, коньяк… и дальше по списку товаров самых модных торговых домов Парижа и Лондона.

Откуда только взялось все это шикарное изобилие в провинциальном городе Орлове?

Таким вопросом задавался здесь не только Борис, но и Аня, и Валентина Матвеевна. Федор Константинович же воспринимал все это спокойно, или по крайней мере умело делал вид, что так и должно быть и что это в порядке вещей. Семейство конфузилось, не понимая, то происходит и отчего развязка затягивается.

Все сидели за столом, разглядывая кушанья, как экзотических животных в зоопарке, не зная, с какой стороны к ним подступиться. Лалочка заботливо ухаживала за гостями, предлагая попробовать всего понемножку. Виталий Альбертович наполнял рюмки и фужеры. Федор Константинович один сидел во главе стола гордо и степенно, как на свадьбе… на которой он так и не погулял.

– Предлагаю выпить за знакомство! – поднялся с места Виталий Альбертович. – Мы очень рады этой встрече и, надеюсь, взаимно! Борис, Анечка, Валентина Матвеевна, – он обратился к каждому лично, – будем знакомы!

Все с торжественными улыбками на лицах подняли бокалы и чокнулись друг с другом.

Потек слегка принужденный разговор малознакомых людей. Лалочка, как душа компании, не забывала ни о ком: знала какой кому задать вопрос, когда пошутить, когда предложить угощение. Виталий Альбертович жену во всем поддерживал, и напряжение постепенно спадало. Еще несколько тостов – за здоровье, за этот гостеприимный дом, за родителей, за мир во всем мире – и отношения были налажены. Все смеялись и говорили наперебой.

Тогда, предложив вновь наполнить бокалы, Федор Константинович попросил слова. Он поднялся со своего места, и все замерли, ожидая, что он скажет.

– Итак, – начал он, – мне хотелось бы поднять этот бокал за моих детей, Бориса и Анечку, – произнес он торжественно, как на свадьбе. – Живите дружно, любите друг друга, не ссорьтесь. Желаю вам счастья и долгих лет жизни…

Аня с Борисом недоуменно переглянулись. Чего это с ним? Конечно, им было лестно, что им оказано такое внимание, но с чего бы это здесь и теперь?

Все присоединились к словам отца и шумно стали поздравлять молодых. Федор Константинович постучал ножом по бокалу:

– Извините, я еще не закончил, – он обвел собрание таинственным взглядом, – а теперь позвольте самое главное: мы собрались здесь сегодня по тому поводу, что я приготовил вам, мои дорогие, – он посмотрел на Бориса и Аню, – небольшой сюрприз.

Федор Константинович выдержал паузу, но все и так слушали, затаив дыхание.

– А именно: я хочу в виде свадебного подарка преподнести вам от нас с матерью квартиру…

Ах! Ох! – вырвались у каждого удивленные вздохи.

– …вернее, ту ее часть, что находится с противоположной стороны от центрального коридора. Чуть ранее вы уже имели возможность ознакомиться с вашими владениями, которые в данный момент представляют собой кабинет и гостиную…

О!!! – выдохнула почтенная публика.

– Итак, я официально заявляю, что с сегодняшнего дня эти две комнаты поступают не только в ваше безраздельное пользование, но и вашу собственность.

Некоторое время в столовой сохранялось абсолютное молчание.

Первой не выдержала Лариса Павловна:

– Мы постараемся освободить как можно скорее, – заверила она, – но вы можете пользоваться с сегодняшнего дня, как сказал дорогой наш уважаемый Федор Константинович, – мы препятствовать не станем, если только вас не стеснит наш, с позволения сказать, скарб.

Борис и Аня, от подобного заявления напрочь лишившиеся дара речи, никак не могли прийти в себя.

Борис чувствовал, как безнадежно краснеет. Он ничего не мог с собой поделать, оттого что чувство стыда было больше него самого. Отец! Он хотел бы сию же минуту «броситься к его ногам», вымаливая прощение за свой бездумный поступок и за все те мысли, что обуревали его последние полгода. Все те обиды и упреки, которые он мысленно посылал в адрес отца, лопнули, как воздушный пузырь, оставив по себе лишь неприятный осадок стыда и сознания собственной низости. Отец же, как всегда, остался стоять на недосягаемой высоте. Он стоял, как столп, силами которого поддерживалось все единство семьи, и ничто не могло поколебать его веры и заботливого отношения к своим. И как только Борис осознал это, он готов был не только броситься к ногам, но и провалиться сквозь землю, бесконечно коря и презирая себя за низкое и недостойное поведение по отношению к отцу, за свои о нем мелкие мыслишки.