Юрий Киселев - БЕЛОЕ и КРАСНОЕ. Отпрыски

Щербинин заулыбался, и Римма махнула рукой:

– Вот-вот, что еще остается. Сколько ты ее возишь, церквуху? И все не уходит.

– А почему? – с лукавинкой спросил он.

– Заломил!

– Для того и заломил. Я ее для себя вожу, поняла? Для настроения.

– Хм… Ну и объясни людям, а то… Завтра придут – что будешь говорить?

— Завтра – я не приду.

– А я за тебя краснеть должна?

– Ты тут при чем – заболел! – Щербинин хотел изобразить чих – и правда чихнул. – Вот, видишь. Все, пошел лечиться. – И покатил тележку.

– Игорек, они из Лос-Анджелеса, – закричала она вслед, – можешь Алене подарочек…

Щербинин быстро удалялся своей, как выражалась Римма, «эксклюзивной» походкой: в то время как его левая нога ступала нормально, правая, прежде чем опуститься, делала молнионосный финт наподобие знака интеграла. Сейчас он буквально летел, и тележка, казалось, летит вместе с ним. «Сюжет в духе Шагала, – улыбнулась Римма. – Игорек в обнимку с тележкой летит над Старым Арбатом».

Щербинин летел, подгоняемый одним желанием: поскорей водочки, закусить, лечь под верблюжий плед и отрубиться. Сейчас он был зол на весь мир: на холод, на этих америкосов, но больше на себя. Какого черта он стал выкладывать ей, почему возит эту работу и не продает. Чушь, конечно, но ощущение, что предал что-то сугубо личное, не оставляло, досада перекинулась на Римму. Порой он ее просто не переваривал. «Сколько ты ее возишь», блин. Какое твое собачье дело! Нет, надо подначить! Баба-то неглупая, не так уж и жизнью обижена. Нет мужа – кто ж ее вытерпит? Слова в простоте не скажет. Недостаток юмора, конечно, беда, но избыток… Бедствие.

В эту минуту он увидел тех самых американцев. Они стояли разглядывали «Принцессу Турандот» у театра Вахтангова. Матерясь, он обежал их по дуге, пробежал мимо театра, свернул в Николопесковский, добежал до воротной арки, пересек двор и вошел в Ольгину мастерскую. Сегодня он решил ночевать здесь.

Майкл стоял у окна номера в пятизвездном отеле «Золотое Кольцо» на Смоленской. Из гостиной открывался вид на Москву-реку, Киевский вокзал на том берегу и уходящую в закат панораму города. Из головы не шел этот Игорек. Отчего тот не продал? Не любит американцев? А кто нас любит – любят доллары. А этот и доллары… Ну, фрукт!

Тут Майкл поймал себя на том, что думает на русском, чего не было тридцать лет, со смерти отца, который намеренно говорил с ним только по-русски. А нынче, верно, сказалось погружение в языковую среду.

С языка мысль вернулась к Игорьку. Ведь и завтра не продаст, скажет – рубли не беру, давай ему евро, юани… Да бог с ней, с картинкой, а вот поговорить с ним интересно. Эту попросить, с мундиром? Как ее, Римма? Ринна? Но Рузвельта там не было. Или был?

Майкл отошел от окна и сел за лэптоп. Нет, со Сталиным Рузвельт встречался в Москве в сорок втором и в сорок четвертом; а в сорок пятом на пару с Черчилем – в Ялте.

Из душа вышел и сел к телевизору Дино. На одном из каналов шел русский сериал. Майкл присоединился, минут пять они смотрели из профессионального любопытства и разошлись по спальням. Многочасовой перелет с Тихоокеанского побережья через всю Америку, Атлантику, Гренландию, Скандинавию, разница во времени, неделя недосыпа в Санкт-Петербурге, откуда они приехали сегодня утром и целый день в Москву на ногах – все это накопилось, и Майкл уснул не донеся голову до подушки. Около двух он встал в туалет, снова лег, но заснуть уже не смог. Так с ним бывало при переутомлении или от обилия впечатлений. Но сейчас, возможно, что-то еще или все вместе.

Это было его первое посещение России – родины отца, Андрея Николаевича Иевлева. Вынужденный с приходом большевиков эмигрировать, отец душой и телом оставался русским человеком, учил сына русской грамоте, заставлял читать и перечитывать то немногое, что после всех перепитий добралось до Америки, и не уставал повторять: «Помни, Мика, – ты русский». Для «Мики», да и для взрослого Майкла, это был пустой звук. Что-то повернулось сейчас, когда их Боинг коснулся посадочной полосы в Пулково, и пассажиры, как обычно после трансатлантического перелета, захлопали. Несчетное число раз Майкл садился и у себя, и в Европе, чувствуя облегчение, что он на земле. Но впервые сейчас он испытывал не чувство безопасности, а какое-то магическое воздействие земли, по какой бежал самолет. Что-то подкатило, и он чуть не со слезой пробормотал:

– Отец, я дома.

– What? – не понял Дино.

Сыну он объяснять не стал, да тот бы и не понял.

– No, nothing, – мотнул головой Майкл и отвернулся, смутившись неожиданного для самого прилива сентиментальности. Возраст? Или и вправду зов предков?

Все предки Майкла по мужской линии были из поколения в поколение моряками – и все они со дня основания в Петербурге Морского корпуса были его воспитанниками. Не найти, пожалуй, в дореволюционной России высшего военного учебного заведения более именитого, напрямую патронируемого царствующими особами начиная с Петра I.

Шли годы, сменялись столетия, государи, названия Корпуса, но неизменной для Иевлевых оставалась приверженность морю и воспитанная Корпусом преданность Вере, Царю и Отечеству. Последним, кому посчастливилось и не посчастливилось воспитываться в Морском Корпусе, был отец Майкла – Андрей. Не посчастливилось в том смысле, что за месяц до производства в мичмана Андрей Иевлев отказался присягнуть Временному правительству и ушел из Корпуса, на нем морская династия Иевлевых закончилась.

Майкл отчасти ее продолжил. Когда его призвали в армию, он попросился в Navy и, пройдя учебку, получил назначение на тяжелый крейсер «Newport News», в то время флагман 6-го Флота США. Прошло более полувека, а Майкл по сей день благодарно вспоминал корабль, считая, что таким, каким он стал, он во многом обязан флоту. Уходил служить мальчиком, вернулся мужчиной. И в прямом смысле тоже.

Весь его дофлотский опыт общения с прекрасным полом сводился к поцелуйчикам и держанию за ручку. Иногда девочка позволяла потрогать ее коленку, а одна даже – о-о-о!!! – пустила его руку к себе в трусики, после чего он долго ходил под впечатлением этого события. До сексуальной революции оставался еще добрый десяток лет, и школу Майкл закончил девственником, как и все остальные – во всяком случае у него в классе.

В январе «Newport News» пересек Атлантику и вышел на боевое дежурство в водах Средиземного моря. Матросы уже долго были без берега, и все чаще после отбоя, едва гасили свет, заводили разговоры о сексе. Девственников, как Майкл, в отделении было еще двое. Они-то больше других и активничали, выдавая себя за бывалых. Майкл помалкивал, а когда спрашивали, хмыкал: «А чего себя растравливать? Трепом сыт не будешь». И верно. Пока кто-то в деталях описывал, где и как, и какая у нее задница и сиськи, и что они с ней вытворяли, спавший на соседней с Майклом койке Тони Мартинес из Аризоны хватался за свой кок и принимался яростно мастурбировать. Майкл стеснялся этим заниматься, хотя, понятно, тоже возбуждался. Как-то Тони не выдержал и спросил: