Лана Петровских - Затеряться в любви

Просидев еще пару часов над смыслом, я была уверена, что переделанный текст зазвучал!

Освободившись пораньше, я заехала за Гошей на его временную работу. Он засмущался своей радости, но без разговоров сел в машину. Мы подъехали к моему любимому ресторанчику. Вот здесь Гоша проявил чудовищное упрямство.

– Ну не могу же я тебя силой вытащить.

– Не сможете…

– Гош, перестань ломаться. У меня сегодня триумф и, между прочим, не без твоей помощи. Присяжные рыдали в буквальном смысле. Как ты и сказал, немного напустить детектива, и слушатель твой с потрохами. Пойдем, я хочу тебя угостить, пожалуйста.

– Лучше я дома приготовлю рагу с овощами…

И тут шестое чувство подсказало.

– Ты стесняешься меня?

Гоша отрицательно промычал.

– Ты стесняешься себя?

Моя последняя попытка попала в точку. Я, оценивая, посмотрела на Гошу. Синие джинсы, кроссовки, под коричневой ветровкой синяя футболка – все чистенькое, без дырочек.

– Ты одет, как большинство подростков в твоем возрасте. Что не так?

Он долго собирался с высказыванием, я его не торопила, понимая сложность его откровения, которое он собирался мне поведать.

– С вами я не могу в таком виде… Это… как Золушку в бальном платье сопровождает Гаргамель из смурфиков…

Я не знала, кто такой Гаргамель, но по тону поняла, что персонаж похож на Квазимодо. Сравнение с красавицей приятно удивило. Будучи небольшого роста, обычного телосложения, имея стандартную удобную стрижку – сопоставление с любимой героиней привело меня в восторг.

– Твои предложения, если Золушка хочет праздника. Хочу на бал, в конце концов!

Гоша редко улыбался.

Я не теребила рану его потери, ждала момента, когда он сам захочет рассказать. И потому его открытая улыбка непросто покорила меня – очаровала, даже соблазнила. Если бы ему было хотя бы на десять лет больше, я бы влюбилась в него. Его лицо будто засветилось. Он по-детски пожал плечами и отвернулся.

– А у меня есть вариант, – обрадованно произнесла я в нашу долгую паузу. – В счет твоей следующей зарплаты мы покупаем тебе костюм, и ты сопровождаешь меня на бал! Попробуй только отказаться!

– Не буду, – пробурчал он, пряча улыбку в боковое стекло автомобиля.

На костюм он не согласился, увидев ценник, но пиджак мы купили. Впрочем, в пиджаке и джинсах он смотрелся более стильно.

Столик ждал нас около окна. В полумраке ресторанчика Гоша смотрелся импозантно, совершенно не старив меня.

Я в подробностях, почти по ролям, рассказывала сегодняшний процесс, описывая лица прокурора, присяжных и всех, кого успевала заметить, читая свой шедевр. Оправдательный приговор, справедливость и законный гонорар.

– Я предлагаю в следующие выходные слетать к морю, туда и обратно… если откажешься, выгоню из дома.

– Мне ты никогда не предлагала на море!

Я, погруженная в детали судебного делопроизводства, видя неподдельный интерес Гоши, не замечала пространства вокруг. Мой трусишный (от слова трус) бывший восстоял (если есть слово «восседал», почему не может быть слова «восстоял») около нашего столика.

– Смотрю, время не теряешь, на молодняк перешла? – хамил бывший.

Гоша медленно, как-то по-мужски серьезно встал из-за стола, возвышаясь над головой моего бывшего, и четко, деля слова на слоги, произнес:

– Стари-чок, форси-руй другие бе-ре-га…

Я неприлично расхохоталась.

Трусишку сдуло попутным ветром.

Через год Гоша поступил на бюджет в юридическую академию. Моя династия продолжалась. И на море мы все-таки слетали тогда!

…Один миг. Исчезающий трамвай в закатной дымке по бесконечным рельсам вселенной… Пронзительно тихий голос актрисы – как пик, острие больно отозвалось внутри…

«Господа, вы звери?». «Раба любви». Раба поруганного счастья.

Последний кадр щемящего фильма.

– Боже мой, как хочется жить. Все равно жить, только не все равно как. С душою. Чувственно и свободно, пусть мало, но ярко! Хотя мало жить тоже не хочется, хочется побольше да поскладней…

– Телевизор-то выключи. Что бормочешь, медитируешь? – ворвался голос мужа и надломил чуть.

– Хотелось бы научиться, – ответила я. – Что еще остается, коль крылья подрезаны и перебиты…

– Чокнутая, – сказал он без злости.

У него все просто, а эти сентиментальные штучки типичны для представителей чокнутой расы, он всегда так говорит о том, что ему непонятно чувствовать.

– Ну и пусть я чокнутая… хотя бы в мечтах живу так, что умереть не страшно. Словно в созвездии парящая звезда.

Но моя подруга всегда категорична в отношении звезд.

– Звезда! Значит, холодная, а фригидностью теперь никого не удивишь.

Да! Она яркая, сочная, аж дух захватывает. Хозяйка, одним словом. Себе, судьбе, целому миру. Даже имя особенное – Нелли. А я?

– Какая ты Галка, – всегда твердит мне Нелли. – Галина! Тебя надо было Мышкой назвать, на худой конец, Чижиком. И то какая из тебя птичка, ковыляешь с вечно подбитой лапкой. Вроде ноги симметричные, а походка, как у утки, – беззлобно пристает Нелька.

Мне смешно и гордо. Асимметрия, что тут плохого? Абсолютная симметрия половин бывает у тяжелобольного человека, а я счастливая. У меня есть Машенька и Дашенька. Две девочки мои ненаглядные, лучезарные. Поглажу по головкам, поцелую и счастлива. Большего и не надо.

– Опять у тебя что-то горит?

Голос мужа постоянно возвращает в реальность. Я понимаю, что это за жена, не умеющая за десять минут приготовить завтрак спешащему мужу? А если и сподобится, то чаще всего подгорит.

Я люблю смотреть в окно. На кухне оно большое, зовущее. Увлекаюсь и не слышу, как прожорливое масло въедается в котлеты или яичницу, безвозвратно покрывая все золотистой коррозией.

Николай исчезает за дверью слегка недовольный. Он любит меня, потому терпит, не устраивая семейных скандалов, чаще молчит.

Девочки в школе. Я осталась одна, забыв о еде, о замоченном белье…

– Инфантильная бабочка! – кричит через дверь Нелька, потому что вламывающегося звонка я тоже не слышу.

– Я достала умопомрачительный материал, ты сошьешь мне платье такое, чтобы… как задохнуться!

– Узкое сейчас не в моде, – подшучиваю я.

– Чего ты дурочкой прикидываешься? – укоряет Нелька. – Вот тебе ткань. Твори.

И я творю. Старенький «Зингер» послушен и добр ко мне. Я шью.

Через неделю Нелли будет щеголять в новом платье, а из остатков я сварганю очередную подушечку. У меня их много, по ним можно проследить всю мою жизнь.

Вот эта – вперемежку с горохом и полосками от летнего сарафана для отбывающей на курорт двадцатилетней Нелечки.

Сейчас этой подушечке весь срок изношенности прошел. Но вещи у меня живут долго, наверное, им нравится.