Лана Петровских - Затеряться в любви

Меня, как лежачего больного, переложили в светлую чистую комнату, напоили душистым чаем, согрели теплом неравнодушия. Она осталась ночевать, расположив надувной матрац в метре от меня. Её воспоминания приятной волной качали меня, нашептывая, как чудесна была наша детская юность, походы в лес, байдарки, встречи одноклассников.

Женский организм – потрясающее соединение непостижимых, нелогичных порой веществ. Имея в душе огромную дыру от внезапного предательства, утром воскресенья я смогла не только встать, но и почувствовать легкое прозрачное чувство облегчения. Сначала я даже поругала себя, как это я быстро выкарабкалась после душевной травмы, даже улыбнулась вдруг возникшим в голове словам – после тяжелой непродолжительной болезни пациент… воскрес без осложнений для организма и окружающих.

Я спаслась чудесным образом, не утонув в соленом потоке одинокой жалости к самой себе. Даже странно… Хотя вполне объяснимо… Мне на голову, фигурально выражаясь, свалился крупный подросток с увесистым неподъемным рюкзаком, папкой документов и письмом от наших родственников. Пока я зализывала сердечные раны, в течение той же недели на другом конце необъятной моей родины произошла трагедия, унёсшая жизнь близких этого обросшего, с первыми видимыми признаками пубертатного периода на лице, мальчишки, чья жизнь оказалась подвешенной в пространстве между казенным домом и домом непонятной родственницы, то есть – меня, которую он никогда и в глаза не видел. Моя личная трагедия казалась аллегорическим одуванчиком. Вдохнув побольше воздуха, я помогла отдалить семенные парашютики на неопределенное время, пока какое-нибудь из семян моей прошлой жизни не проклюнется и не напомнит о себе. Я целиком и полностью погрузилась в Гошу с моей фамилией и семнадцатью годами в паспорте, моего аж троюродного племянника дальних родственников.

Видимо, моя боль нашла выход, трансформировавшись в сочувствие к судьбе юноши.

– Надеюсь, я не пожалею о своем решении!

– Ты что, с ума сошла? – шептала подруга на кухне, – ты совершенно не умеешь общаться с детьми, тем более подростками, тем более таких размеров.

– Ты предлагаешь отправить его в детдом?

– Судя по документам, ему всего десять месяцев жить в детском доме, а это – ерунда, а потом армия и своя жизнь… Зачем тебе проблемы? Ты не знаешь его, не помнишь ваших родственников… Прости, но твой ушедший экземпляр, наверное, и твои мозги забрал неделю назад. О чем ты думаешь?

Я не могла сформулировать адвокатскую речь, но в остатках моей разорванной души не было червячка сомнения.

Да, согласна, что не имею опыта общения с детьми в том размере, чтобы причислить себя к педагогам. Да, я согласна, что можно было и подождать годик этому Гоше в специализированном учреждении для одиноких детей.

Но… что-то неуловимо-трогательное было в его неловкости, неуклюжести, то, что не позволяло мне одним росчерком своей эффектной подписи засунуть мальчишку в незнакомую среду.

Он – домашний, и это чувствовалось во всем, как он переминался с ноги на ногу, как присел на краешек банкетки в прихожей, аккуратно поставив ноги в грязных ботинках на тряпочку, а не на коврик. И пахло от него то ли пирожками, то ли борщом – забытые запахи моего далекого детства.

– Посмотри, какой он огромный, он на дядьку похож, такой прибьет тебя или заставит подписать все документы на твою одинокую жилплощадь, – подруга явно перестаралась.

– Имей совесть, он еще ребенок, пусть что большой… И, в конце концов, ты не забыла, что я юрист, к тому же первоклассный… Так что хватит страстей, его надо покормить, сутки в поезде и час сидения в моем коридоре – это уже перебор.

Подруга, не разделив моего мнения, ушла, правда, не хлопнув дверью.

– Макароны будешь? Прости, я не люблю готовить.

Гоша кивнул, нашел ванную и без напоминания вымыл руки. Потом притащил рюкзак на кухню, и мой небольшой стеклянный столик стал превращаться в скатерть-самобранку. Из бездонной поклажи появились баночки с вареньем, соленые огурцы, разноцветные консервированные салаты, три банки с домашней тушенкой, сало, завернутое в белую, пропитанную чесноком тряпочку, помидоры, резаные кабачки и в промасленной бумаге пара килограммов самодельной колбасы.

– Ого! А кто тебя так подготовил в дорогу? Спасибо…

– Я сам, сколько влезло, столько привез, остальное посылкой через неделю придет, если можно…

Он осторожно присел на мои миниатюрные стулья.

– А давайте, я сам сварю, я умею… Я немного ем, просто в батю пошел размером…

Мне захотелось плакать…

– Ты тут хозяйничай, я сейчас…

Я выскочила из трогательной сцены, пряча влажные глаза, вдруг почувствовав, как он хочет понравиться мне, неизвестной тетке из Москвы.

Мне удалось пристроить Гошу в копировальный цех. Выхлопотать место было совершенно несложно. Да я и не пыталась заставить мальчишку работать, но его непримиримым условием было, что хоть пять тысяч, но он будет вносить в семейный бюджет. Обещали семь тысяч за непыльную работу с девяти до пятнадцати. Семейный бюджет – он так и сказал, вновь удивив меня основательностью и ранней почтительностью к зарабатываемым деньгам.

Гоша жил в отдельной комнате, которую держал в полном порядке. Это было несказанным счастьем для меня, потому что странным пунктом в моей жизни было почти абсолютное подчинение чистоте. Я не требовала полной стерильности, облучения кварцем, но каждая вещь знала свое место, и полы мы мыли по очереди.

Документы на опекунство подтвердили мое право на вмешательство в его личное пространство, но такового не требовалось. Гоша был молчаливым, тихим, крайне неназойливым, потому я могла, как и прежде, спокойно работать дома и репетировать вслух свои монологи присяжным.

Однажды я так упоительно, с надрывом, читала свой опус, что привлекла Гошино внимание.

– Не пробьет… – тихо вмешался он, остановившись на пороге моей комнаты.

– Что? Не поняла?

– Не пробьет, в смысле, не прошибет… последнюю фразу лучше сказать в начале… это как детектив… подцепить на крючок, потом суть сюжета и вновь повторить ключевую реплику в конце с состраданием… извините, – Гоша прикрыл дверь.

Нормально! Что это еще за выпад! Первым желанием было рвануться, объяснить этому огромному мелкому, кто тут профессионал!

Но… я стараюсь слушать свою интуицию, которая, как легкий электрошокер, на секунду встряхнула меня и остановила несущиеся мысли. Пауза!

Я зашуршала бумажками, вновь пробежала глазами почти выученный текст. Как Пушкин, вскинула руку, откинула голову, призывая музу в соавторы… и отчаянно поняла, что мальчик прав… Как-то театрально. И за душу не берет…