Мария Гарзийо - Бокал сангрии и паэлья

– Остановите, пожалуйста! – оживает Ричард Львиное Сердце через пару минут.

Мы выбираемся из салона. Ночное небо посыпает голову мелкими каплями.

– Пойдем, здесь не далеко! – торопит меня смельчак.

– Ты что молчал как немой? – выплескиваю я накопившееся, – Ждал, пока меня на части разберут?

– Не разобрали же, – философски замечает он, – Пошли быстрее, промокнем.

– Куда мы идем?

– Увидишь!

Не знаю, выдержит ли мое ослабевшее за этот день здоровье последний уготовленный сюрприз.

Мы заходим в незнакомый подъезд и поднимаемся по обшарпанной лестнице на третий этаж. Костик долго возится с замком.

– Чья это квартира? – с подозрением вопрошаю я, ступив в темный коридор.

– Санька. Он специально уехал на ночь, чтобы мы могли побыть вместе.

Невероятное самопожертвование. Я представляю, как неизвестный Санек почует на картонных коробках бок о бок с бомжами, и мне хочется уйти. Костик зажигает свет. Моя наивность, вытесненная жестокой реальностью, уже не надеется на накрытый стол со свечами и ванну с лепестками роз. И еще меньше на подарок. Одако, он есть. На диване выседает гиганский медведь с круглыми пустыми глазами и жадно распахнутой едовито-розовой пастью. Есть игрушки, которых хочется обнять, прижать к себе и не отпускать. А есть, наоборот, такие, при виде которых малыши заливаются слезами. Безразмерный гризли принадлежит ко второй категории.

– Тебе нравится? – гордо осведомляется Константин, уверенный, что я вот-вот описаюсь от восторга.

Не дожидаясь ответа, даритель изъявляет желание получить плату за свой щедрый дар и запускает ладони под мою блузку.

– Иди сюда, – бормочет он голосом героя дешевого порнофильма, – Разворачивай последний подарок.

Венец этой груды сюрпризов таится, как я подозреваю, под полосатыми семейными трусами, краешек которых уже показался из-под джинсов Дольче&Габбана. Мужчине, который не обладает ни смелостью, ни щедростью, ни красноречием, природа должна была компенсировать все эти пробелы хотя бы одним весомым достоинством. И я решаю с ним ознакомиться.

Костик не очень умело помогает мне разоблачиться и тянет за собой на раскладную кушетку. В голове жужжит рой бестолковых мыслей. В их числе гипотеза, предполагающая, что умные женщины заводят любовников помоложе не ради удобства обстановки, а ради качества секса. Константин, конечно, не на много меня моложе. Всего на год. Хотя нет, теперь на два. А это уже существенная разница. Что он там копошится? Припал нежным поцелуем к моим ребрам. Кто сказал юнцу, что ребра у женщины это эрогенная зона? Следующей жертвой шершавого языка становится мой живот. Он собрался вылизать меня с головы до ног? У меня складывается впечатление, что по мне ползает заблудившаяся виноградная улитка. Склизское земноводное спускается вниз и добирается, наконец, до того участка, где его мытарства могут принести какой-то результат. Судя по производимым движениям вряд ли положительный. Язык неожиданно уступает место носу, которым молодой любовник остервенело трется о мое самое чувствительное место. Я невольно вскрикиваю. Костик принимает этот болезненный возглас за поощрение, и принимается тереться с удвоенной силой. Я некоторое время терплю эту изощренную пытку, но когда вместо носа меня касается подбородок с двухдневной щетиной, терпение пропадает без следа, и я ору в горло.

– Прекрати! Садист поднимает на меня мокрую довольную физиономию.

– Не надо себя сдерживать, – заявляет он.

Если бы я себя не сдерживала, я бы тебя в самом начале твоих упражнений саданула бы кулаком по темечку.

– Какая ты влажненькая! – радуется умелец.

Конечно, обслюнявил всю.

– Я буду звать ее мокрой кошечкой, – продолжает разглагольствовать Константин, разглядывая меня в тусклом свете настольной лампы. Шампанское совершает сальто в моем желудке, угрожая его покинуть.

– Давай обойдемся на сей раз без семейства кошачих, – предлагаю я, с трудом подавляя рвотные позывы.

– А как же мне ее назвать?

– Никак. Заткнись и действуй.

Начинающий литератор собирается вернуться в прежнюю позицию и возобновить контакт своего лица с моим междуножьем.

– Нет. Только не это, – умоляю я.

Константин задумывается, перелистывая в уме страницы «Камасутры». Мне кажется, я даже слышу их шелест. Над головой героя загорается лапмочка. Есть идея.

– А давай я тебе сделаю массаж! – озвучивает он ее.

Ну, массаж, так массаж. Если предлагает, то возможно умеет. Хотя не факт. Начинающий массажист переворачивает меня на живот на принимается стучать по позвоночнику холодными кулачками.

– Эй, осторожнее, не матрас выбиваешь! – жалуюсь я, вынырнув из подушки.

– Начало энегричное, а дальше эротика, – обещает барабанщик, – Расслабься, котенок.

Я терплю это энергичное поколачивание в надежде на обещенную эротику. Плюшевый хищник взирает на меня своими пласстмассовыми глазами и садистически лыбится. Если это лучшее в моей жизни день рождения, то я предпочитаю сразу набросить веревку на шею, чтобы разом избежать последующих нечеловеческих мучений. Константин перестает отбивать дробь и переходит к тому, что, должно быть, считает эротикой. На мой взгляд его действия больше всего напоминают раскатывание теста. В роли последнего, как нетрудно догадаться, моя несчастная спина. Я решаю, что пора прервать этот затянувшийся фарс.

– Слушай, давай откинем прелюдии, – по-деловому предлалаю я. Начинающего Казанову такая непредвиденная реакция подопытного объекта ставит в тупик.

Он переминается с колена на колено. Холодный ночной ветер, пробравшись сквозь приоткрытое окно, шевелит тюль и полосатую штанину боксеров массажиста. Я силюсь рассмотреть, не скрывается ли под материей восьмое чудо света, но просторный крой не позволяет сделать никаких определенных выводов. Я тяну руку к резинке. Константин неожиданно опережает меня, и вместо того, чтобы избавится от лишней части гардероба, натягивает трусы еще выше.

– Я не готов! – взвизгивает он голосом кисейной барышни, которую в саду фамильного поместья пытается облобызать соседский юнец.

Лохматый медведь хищно ухмыляется.

– Ты ложись, расслабься. Я сейчас.

Константин прытко спрыгивает с кровати и исчезает из виду. Пошел готовиться. Мы с Потапычем остаемся наедине. Он продолжает ехидно скалиться. Я зарываюсь в проеденное молью одеяло, пренадлежащее незнакомому Саньку. Судя по возрасту и виду покрывала, оно пережило блокаду Ленинграда, и, может быть, даже повидало армию Наполеона. Единственный вопрос, которым тычет в меня мой повзрослевший на год мозг, звучит следующе: «Что я здесь делаю?» Двадцатипятилетняя блондинка, не глупая и не уродливая, я в собственный день рождения поджидаю на чужом скрипучем ложе неумелого как бы любовника (Англичане в таких случаях говорят would-be. Would-be lover – мужчина, который мог бы быть любовником, но по тем или иным причинам им не стал). Правильно делает мадведь, что посмеивается надо мной. Ничего кроме усмешек зрителей прима не достойна. Надо срочно что-то менять. И я полагаю, что первым «что-то» будет этот как бы мужчина. Неумейка Константин как будто прочитав мои мысли, возникает в комнате.