Альманах - Воля Донбасса (сборник)

Пустующих дворов тетрадные листы
осваивают дробь дождливых сожалений.
Там, очень высоко, где помыслы чисты,
от нас уже не ждут особенных умений.
Сноровки узнавать о главном между строк
не требуют творцы заоблачного «вкратце».
Нездешний мир привык додумывать мирок,
в котором без нужды опасно оставаться.
В котором летний день зашторил домосед
в надежде, что беда не тронет безразличных.
В котором тридцати серебряных монет
хватило, как-то раз, для низости публичной.
Какую темноту способен ободрить,
набравшийся чужих сомнений лжеапостол!
Здесь сто потов сошло с летящего бомбить.
За несколько минут… Покрытая коростой
кровавой суеты, древесная кора
не ведает имён заучивавших стоны.
Как яблочки с ветвей срывала детвора,
так срезало огнём антоновские кроны.
И смерть взяла своё наградой за нужду
в посредниках ходить, склоняясь над телами.
То был не самолёт, а дьявольский мундштук,
что взвился попыхтеть и сгинуть за домами!
А в страшной тишине слезы небесной ком
рассыпался на рой посеребривший город…
Сегодня снова дождь! Он снова о былом.
Мол, это прошлый век разрывами исколот!
Как-будто не теперь нас выбрали на убыль.
Как-будто весь июнь – счастливый выходной.
Тетрадочки дворов листают жизнелюбы,
и простенький сюжет рифмует Проливной:
«Надежда есть…кап-кап…, пока непризывные
горазды выметать осколочную пыль.
Надежда есть, пока на вспышки грозовые
бросается…кап-кап…отчаянный мотыль.
Пока спитой чаёк старушки пригубили,
да пахнет молоком внучатая душа…
Пока ещё…кап-кап…с ума не посходили,
подвальной теснотой уставшие дышать».
Сирена голосит, как вдовы у могил.
Протяжному вытью не знаешь, что ответить.
Хватило бы дождя на то, чтоб сочинил
невидимый Господь, что нет войны на свете!
«Надежда есть…кап-кап…»

Не мудрено продержаться до полночи.
Но жизнь оказалась тесной.
Убитый сержантик артачился:
«…Сволочи!
Вот вылежусь и воскресну!
Явь, кроветворной страдая жаждой,
чёрной вдовой хлопочет.
Как помертвею, дойду ведь до каждого,
каждому напророчу!
Тяжко божиться губам перекошенным,
злостью пересолённым?
Думали, сгину свинцом огорошенный,
стихну раздушевлённый?
Думы разбойные отроду слепы,
а нежильцы – зрячи.
Ангел срывает чеку с неба.

Он – это я, значит…»
В поле, где бился последний воин,
хлебное будет лето.
Птахи зацарствуют у колоколен…
Смерть оказалась светом.

Моей России вечность лет.
И с незапамятных наитий
в медовых зорях бересклет
хранил обветренные нити
богоугодных паутин.

На них нанизывали росы
ночные выдохи долин,
хвалённых буднями покоса.
Церквушки тёсанный утёс
пророком слыл за норов звонкий.

Купели ласточкиных гнёзд
каймили людные хатёнки
под солнечным веретеном,
натруженным шепталкой рода.

На блюдечке берестяном
светились грошики дохода:
всё выжидали лучший день,
когда зовут на пир поминный
старейшин ближних деревень.

Плестись походочкой утиной
задирам ратной старины.

По сторонам от вереницы
герои будущей войны
глазеть сбегутся на петлицы…

Освоятся бородачи
за разносольными столами,
затеют крестников учить
не в меру крепкими словами.

А после бабы запоют,
наохают заупокойно.
И этот плачущий уют,
подмога думе колокольной,
занянчит душу мертвеца
до первой радости младенца.

Жизнь продолжается с конца,
растёт у Млечности под сердцем.
Спешит Небесный Краевед
из милости проговориться:
– Моей России столько лет!
Здесь Рай был некогда столицей…

Они, мой милый друг,
и драгоценный враг мой,
Питаются страданием и кровью пролитой;
Они живут внизу, под раскалённой магмой,
Скрываются под литосферною плитой.

Как жадно они ждут! Как много лет они
Подсказывают марш
для флейты Крысолова;
А сами, в звуке сатанинских литаний,
Насытившись, парят
над пустотой лиловой.

Соратники! Враги! Вы гибли
не напрасно:
Дрожит от наслаждения
прожорливый ифрит;
Но дармовой поток пьянящей
влаги красной
Запросы всё же их не удовлетворит.

Питательней белка и слаще лимонада
Тот самый цвет извне,
ценимый демонами ада.

Африканец уже в Валгалле,
Подают валькирии мёд.
Этот рай вы завоевали.
Кому надо понять – поймут.
На пути из Варягов в Греки
Мы тащили свои суда,
Находили леса и реки.
«Эй, стой там и иди сюда!»
Одноглазый полковник старый,
Их поглавник и командир
К межэтническим холиварам
Равнодушен: «Доблестным – пир!»
Криминальные авантюристы,
Праволевые всех мастей,
Футуристы и фаталисты —
Где найдете таких гостей?
Если есть пространства иные,
Живы русла у скифских рек,
Значит, сбудутся позывные
Африканец, Варяг и Грек.

Нет контрибуций или прощений,
В потоке железном жертвоприношений

Кругом кибер-панк, лоу лайф, хай тек;
Но каждый в душе – индеец-ацтек.

Вечно голодные боги Карбона,
Шевелятся щупальца – змеи Горгоны;

Девы-горгульи багровый рот,
В Минске-Моргуле, у Чёрных Ворот.

Вырежу в дереве руну Беркана,
В память защитника Желько, Аркана;

Вырежу в камне руну Совуло —
Чтобы погибли сыны Вельзевула;

Соединю их руной Одаль,
Словно слова датчанин Даль.

И завершу руной Эйваз,
Чтоб не ушёл ни один из вас.

Из сарматских степей возвращался легат,
Он не видел давно Pax Romana;
Голубые меха, и янтарь, и агат
Были даром Царей-наркоманов.

«Собираются вместе под сводом шатра
И бросают зелёное зелье
На горячие камни, на угли костра,
И в дыму продолжают веселье».

«Будь спокоен, о Август! Радей об одном:
Мир в Империи долго продлится,
Если будешь ты слать караваны с вином
На Дунай, где степная граница».

На Сицилии, в тени оливковых рощ,
Удалившись от Рима и власти
Опочил мой легат, а Империи мощь
Уменьшалась, при смене династий.

«Я слыхал, что Аттила не любит вина.
Оттого, что сильней опьяняет война».