Альманах - Воля Донбасса (сборник)

Город привык к ежедневной почти канонаде,
Гул в небесах приучает не вздрагивать плечи,
Трудно поверить, но здесь мне спокойней и легче,
Чем в многолюдной Москве, окольцованной МКАДом…

Там все слышнее английский, немецкий, турецкий,
Тут говорят на исконном в простуженных классах…
Только столица сейчас прорастает в Донецке,
Как и Великая Русь – прорастает в Донбассе.

У нее на огне кастрюлька со снегом талым,
Без воды две недели, но все говорят – ненадолго,
У нее на окне подушка и одеяло,
Если что, на себя они примут стекла осколки.

За порогом война, она – все четыре года —
Бьет по южному городу гулким тяжелым градом,
И в снегу перезревшая веточка винограда —
То обстрелы собрать мешали, то непогода.

Эта песня слагалась там, где ветра певали —
Сквозь тягучие волны прошлых тысячелетий,
А сегодня земля в окопах, земля в металле,
Но над степью снова вольный гуляет ветер!

Металлический век – и в небо летят снаряды,
Беспощадный век бетона и твердой стали,
Но как прежде вьется ниточка шелкопряда,
И луга цветут, и земля рожать не устала…

У нее на столе портрет в золоченой раме,
И она на него глядит – так глядят на иконы.
У порога глубокий след – от осколка шрамы,
У войны свои рубежи и свои законы.

Но звенит эта песня там, где ветра певали —
Сквозь тягучие волны прошлых тысячелетий,
Пусть сегодня земля в окопах, земля в металле,
Но над степью – снова вольный донецкий ветер,

Вольный ветер парит под солнцем на крыльях птицы,
Вольный ветер взмывает вихрем и круговертью…
Отчего у здешних людей так прекрасны лица?
Отчего у здешних людей так красивы дети?

Неидущий пути не осилит,
негорящий не будет в тепле,
а мне нравится ездить в Россию
по раздолбанной в хлам колее,

по гребёнке, накатанной танком,
по просёлку, где в пояс полынь
по шоссе, где чернеют заплатки,
прячут оспины этой войны.

Тень дубрав и берёзок курсивы,
ширь полей и пригорков венец.
Открываю я снова Россию,
как влюблённый и жадный юнец

Зачерпну я Россию горстями —
синь небес, духовитость земли,
от церквей до дворцов с крепостями,
величавость обеих столиц.

От Камчатки до Калининграда,
от ледовых широт до пустынь
всё в России мне свет и отрада —
я – её заблудившийся сын.

И жил как жил,
бездумно смел,
последних жил
беречь не смел.

Не гнул хребет,
не кланялся
на зло судьбе-охальнице.

И в радости,
и в горести,
умел нести
добро в горсти.

Мог дать на хлеб,
а мог дать в глаз.
Жил на земле
не напоказ.

Умел врагам
смотреть в лицо,
жаль, не долга
тропа бойцов

И в горле ком,
и в небо залп.
Земной поклон
на образа…

Войдя в пике в подбитом «Яке»,
ты пел отчаянно «Катюшу»,
в последней, яростной атаке
до пепла выжигая душу.

Идя ко дну во чреве «Щуки»,
до срока расстреляв торпеды,
знал – неродившеся внуки
не предадут твоей Победы.

По полю мча в горящем танке
вслепую, в лоб немецким ДОТам,
ты знал – на этом полустанке
простой рутинною работой

всего советского народа
хребет фашизму будет сломан.
А может, где-нибудь у брода
или в смоленских буреломах…

Плечом к плечу, один из многих,
встал за свободу и Отчизну
и жизнь, сложившуюся в подвиг,
считал обычной скучной жизнью.

Но память выцветшим конвертом
расставит все как надо точки —
и через годы в строй бессмертный
войдёт твой путь отдельной строчкой.

Наши плечи так хрупки —
не атланты, не боги.
Выпадает минутка
отдохнуть по дороге.

Наши нервы так хлипки —
Не стальные канаты.
Что кому-то улыбки,
то кому-то – утраты.

Наше долготерпенье
Не из огнеупора.
Из щебёнки, кореньев
и подножного сора.

Мы – простые невежды,
верим в бредни и сплетни.
Только знаем – надежда
умирает последней.

Пятую чашку чая
Налью, хоть уже изжога.
Новости б лучше не знать,
Да снова полезу в соцсеть.
Если все это не сон,
То, значит, на свете нет Бога.
Или он спит,
Или снова включил ТСН [1] ТСН – «Телевізійна служба новин» – новостная передача одного из самых лживых украинских телеканалов. .

А в Луганске сегодня ветер
Осыпает липовый цвет,
На качелях смеются дети,
И войны здесь как будто бы нет…

Чёрный – это цвет моей зимы.
Чёрный – это цвет моей земли,
Зябнет и (от холода ль?) дрожит,
В эту оттепель оставшись голой.
Белый – это цвет моей любви,
Белый – это тихий свет молитв,

Просят землю уберечь, укрыть
То ли снегом, то ли омофором.
И вовек, в любые времена,
В мире есть лишь только свет и тьма.
И стираются полутона,
Когда «грады» накрывают город.

А ты спроси национальность
у девочки в бронежилете,
что нежностью своей прижалась
к истерзанной войной планете,
чтоб из горящего окопа
успеть стащить у смерти парня —
не для тусовок или спальни,
а чтоб не радовать «укропа»
еще одной донецкой смертью…
вы паспорт у нее проверьте,
а вдруг она как раз еврейка
или чеченка, или сербка,
ее дождись тут, на скамейке,
и если выживет – проверь-ка,
а вдруг та самая, что летом
пришла к ребятам в камуфляже —
нет, не искать свою пропажу,
а за свободным пистолетом,
а лучше даже автоматом…
зачем? она б сказала матом,
но слезы говорить мешали…
ну, в общем – автомат ей дали,
родителям не возвратили —
их на ее глазах убили,
снарядом дом разворотив…
ей было некуда идти,
она парням еду варила,
бинты стирала и мотала,
жила в окопах и стреляла,
и о любви не говорила —
сепаратистка, рашка, вата, —
она взяла свою гранату
и с нею бросилась под танк,
когда он шел ребятам в спину —
ей смерть была великовата,
но эту чертову машину
она остановила так…
ее как раз спросить забыли,
каких она была кровей;
тут кровь донецкого разлива,
и в мире нет ее верней,
она бурлит в котле донецком,
увы, уже не первый год,
так появляется на свете
особой крепости народ.