Лина Павич - Халф Мун

Как-то в канун Нового года мы возвращались на нашем стареньком «Форде» из Эйрдри, куда заезжали погостить к маминой сестре. Это был на редкость хороший, светлый день, который мы провели в кругу наших немногочисленных родственников. Я тосковала по забытым временам – играм и проделкам с двоюродными братьями, которые, обзаведясь семьями, всё больше отдалялись, а также по маленьким племянникам, встречаясь с малышами от случая к случаю. Почему-то во время таких вот нечастых сборов каждый раз во мне зарождалась новая уверенность, что теперь-то уж всё переменится к лучшему! Всё будет чудесно, просто не может не быть! Как, вновь собравшись, преображаются все родные, с какой теплотой предаются воспоминаниям, как дорожат друг другом! Но дождавшись сумерек, родители в один голос забраковали предложение остаться ночевать и заторопились с возвращением домой, несмотря на скверные погодные условия. Очевидно, пребывая в позитивной, но неестественной для себя обстановке, они ощущали некую скованность и дискомфорт, которые мешали привычному выплеску накопившихся эмоций.

Стараясь не вслушиваться в перебранку матери с отцом на обратном пути, я задумчиво следила через стекло за медленно движущимся по заснеженной дороге транспортом. Позади остался дом с весело потрескивающим камином, богато накрытым столом, сияющими, милыми лицами… А причиной для очередной ссоры послужила всего лишь глупенькая, популярная в те годы песенка, передаваемая по радио. Мать требовала немедленно выключить «эту вульгарную дешёвку». Любая экстравагантная, а точнее – вызывающе одетая, женщина от двадцати до шестидесяти, род занятий и облик которой выходили за рамки одобрения маминых подруг, именовалась у неё подобным образом, и вот, в нелестную категорию попала ничего не подозревающая исполнительница модного хита. Не то чтобы я отстаивала фривольную пошловатость – скорее относилась с долей иронии, но мама прямо-таки ненавидела откровенные женские уловки всей душой. И думаю, у неё для этого имелись все основания. Как обычно, и отец завёлся с полоборота, так что наше «захватывающее» путешествие мы продолжили уже с привычными визгами и обоюдными оскорблениями. С головой уйдя в переживания, я не заметила, не предчувствовала надвигающейся беды, не успела даже испугаться – только уловила отвратительный резкий запах в носу, когда мощный удар смял нашу машину и выбросил на обочину.

Первое слово после катастрофы я сумела произнести лишь несколько часов спустя, в госпитале. Мама была рядом – к счастью, она совсем не пострадала, но отец… Он толком не успел вникнуть в то, что произошло: папа скончался от сердечного приступа за миг до фатального столкновения. Вернее, его самочувствие и послужило причиной, о чём нам стало известно по получении медицинской помощи. Он часто хватался за сердце, особенно в разгар семейных драм, что ещё больше подстёгивало мать.

Видимо, шок от навалившегося горя и постепенное осмысление невосполнимой утраты, влекущее за собой растерянность и апатию, стали причиной невнимания к моему отчасти пострадавшему в результате аварии лицу. Так я получила немного искривлённый нос и глубокий шрам на переносице, что в целом меня не портило, так как я всегда отличалась спортивной формой и имела чувство стиля, а стрижка и умелый макияж прекрасно маскировали напоминание о случившемся много лет назад. Я никогда не стремилась подражать и не верила в существование того самого «золотого образца», на который смогла бы ориентироваться в своих пристрастиях или поступках. Искусно созданный лоск и фальшивая самонадеянность стоили приложенных усилий, потому как ожидаемый результат я-таки заполучила: никто не смел усомниться в моей привлекательности! Наверное, мою внешность правильнее было бы назвать не столько красивой, сколько породистой: не имея общепризнанной правильности черт, я обладаю мистическим магнетизмом, притягивающим внимание самых требовательных представителей сильного пола. Я одна из тех «счастливиц», которых в равных долях называют и красавицей, и чудовищем, и оба варианта безошибочны. Гораздо хуже обстояло дело с происходящим внутри меня. Став заложницей маминого ханжеского воспитания, я была наделена катастрофически заниженной самооценкой и, несмотря на напускную уверенность и некоторое хабальство в общении со сверстниками, боялась парней как огня, отталкивая всех поочерёдно и с каждым днём взращивая в себе всё новые комплексы. То есть на людях нетрудно было разыгрывать повседневный спектакль, но по окончании его я выходила из вымученного образа юной соблазнительницы, оставляя чужое лицо за пределами дома, и вновь замыкалась в своей беде.

– Нечего надеяться на что-то путное, – сокрушённо жаловалась мама своей сестре за чашкой чая, исподтишка наблюдая за худой сутулящейся девочкой, рассеянно листающей любовный роман вместо ненавистной математики. – Одни мальчишки в голове. Она схожа с блудным мерзавцем-отцом как две капли воды!

Роль жертвы, не заслуживающей искреннего, доброго отношения, тем более любви, прочно засела в моей голове и не оставляла ни единого шанса на личное счастье. Легче было смириться с укоренившимся имиджем неприступной переборчивой стервы, нежели сознаться в полной своей беспомощности перед наступающим взрослением. Парни роем вились около меня, и никто, ни одна душа не должна была заподозрить, что внутри артистичной и дерзкой, в чём-то тщеславной девушки на самом деле скрывается запуганный ребёнок, самой большой фобией которого является тет-а-тет с молодым человеком.

Ситуация ещё более усугубилась, когда мама вышла замуж во второй раз.

Поворчав и позлившись на отца какое-то время уже после его кончины, Лора поспешила связать себя семейными узами с архитектором, целеустремлённым и блестяще образованным, по её словам, хотя подтверждения этому она так и не дождалась. Он был пятью годами моложе новобрачной, но мамина застарелая тяга к «творческим» людям брала своё, а «одарённый» избранник оказался полной противоположностью отцу – посредственностью и нестерпимым занудой. Поспешив осчастливить меня новорождённым братишкой незадолго до скромного бракосочетания, молодожёны дружно переложили радость возни с беспомощным малышом на плечи старшей сестры. Последний год школьных занятий и поступление в колледж мало кого волновали. Мама не сочла нужным отойти от должностных обязанностей на некоторое время, она относилась к работе как к делу государственной важности, и разумеется, судьба будущего выпуска всецело зависела от одного человека. Её подающий надежды муженёк с самого начала совместной жизни ставил себя выше унизительных бытовых проблем. Если бы не роль бдительной няньки, уверена, новоиспечённый отчим сдал бы меня в интернат при школе без колебаний. Не помню, чтобы за годы жизни под одной крышей он назвал меня по имени. «Эй!» – вот единственное отеческое обращение, на которое я могла рассчитывать.