Игорь Синицын - Северная корона

Но музей оказался закрыт, именно в этот день недели – выходной. Он немного побродил возле дома, где родился художник, разглядывая, выставленные в окне фотографии семьи, няни… Старый дом, трёхэтажный, с мансардами, с малиновой черепичной кровлей. выходил фасадом на небольшую, мощённую брусчаткой, площадь, от которой начинался высокий холм. На вершину вела извилистая тропа. Поднимаясь по ней наверх, он вдыхал запахи, набиравшего силу весеннего дня, тепла, шедшего от окружавшего его леса. Поодаль на склоне холма виднелись дома с причудливыми деревянными лесенками, пристройками, террасами, и даже площадками для детских игр. Потом, спустившись вниз, он побродил лесной тропой вдоль берега Геры, в совершенном одиночестве. Время текло медленно. От нечего делать вернулся к дому Дикса и исходил весь этот район, в надежде найти какое-нибудь заведение, но всё ещё было закрыто в этот утренний час. Постояв на мосту, посидев на лавочке на набережной, он был несказанно рад , увидев, наконец, как на том берегу показалась машина Инги.

Инга осталась очень довольна знакомством с новой Pflegerin. Скромная, милая женщина, зову Урсула, лет около пятидесяти, корнями из силезских немцев. Есть семья, взрослая дочь. В Гере поселились после войны. Семья готова отпустить мать в Америку, но сама Урсула ставит условие – обязательно показать ей Ниагарский водопад. Вот такая у неё мечта. .. А теперь , Сергей, мне надо навестить родную тётку. Это – сестра моей мамы. Ей 87, лет, вдова, живёт одна и вдобавок тяжело больна – бронхиальная астма. Сколько раз я ей предлагала жить вместе с нами, уговаривала поехать с нами в Америку, но упрямая старуха не соглашается. В прошлом она преподавала историю партии в военных академиях, а муж занимал ответственный партийный пост в региональном отделении СДПГ. Они пользовались всеми благами социализма, жили на широкую ногу, много путешествовали по миру. Детей у них не было. Но сначала мы заедем в магазин и купим чего-нибудь поесть.

Он еле втащил огромную картонную коробку, набитую продуктами и вином, на четвёртый этаж дома, не имевшего лифта. Дверь отворила хозяйка, она была не одна – в передней одевалась врач, навещавшая пациентку, она собиралась уходить. Он прошёл на кухню, где водрузил коробку на стол. В передней шёл разговор о состоянии здоровья тёти, недолго – дверь за врачом захлопнулась, и Инга ввела старушку на кухню, тоже как-то по-медицински обнимая её плечи. – Ты видишь перед собой двух проголодавшихся волков. – говорила Инга, улыбаясь. – Я с твоего разрешения накрою на стол.

Они прошли в комнату, обставленную типовой мебелью эпохи ГДР. Окна были занавешены плотными, темными шторами, в комнате царил полумрак и затхлый запах одинокой старости .Повсюду, казалось, лежала невидимая паутина. Он отметил про себя бросавшееся в глаза сходство тёти со своей сестрой – фрау Хельгой, правда, черты лица у младшей сестры были мягче и миловиднее. Они расположились вокруг большого и низкого журнального столика. Серова попросили открыть шампанское и пока он наполнял бокалы, Инга представила его тёте, вкратце рассказав историю их знакомства. Внимая ей, старая женщина кивала головой и разглядывала русского доктора. Дышать ей было трудно. Едва ли не каждый вдох сопровождался затяжным хрипящим выдохом, с натугой преодолевавшим спазм бронхов. «Что здесь делала эта врачиха? – недоумевал он. – Человек практически « в статусе». У нас таких госпитализируют по неотложным показаниям». Но сама больная, видимо, свыкшись со своим недугом, не обращала на него внимания. Инга попросила Серова посмотреть медицинскую книжку тёти и выразить своё отношение к проводимому лечению. Пролистав книжку, он убедился, что тяжесть состояния недооценена, и терапия назначена пустяковая. Ну, да бог с ними… не будет же он лезть в это. Он дал понять, что не вправе наводить критику на лечащих врачей, и вносить свои коррективы в лечебный процесс… Тем временем , сидевшая напротив него в мягком кресле, седая женщина тихо заснула с пустым бокалом в свесившейся руке. Во сне ее дыхание стало свободнее. Инга вышла на кухню, сварить кофе. Он ещё раз оглядел комнату. Ни одного яркого, запоминающегося предмета . Когда-то, наверное, это было и модным, и красивым – и диван, и кресла, и стенка… Но всё состарилось вместе с хозяйкой, сохранив верность своему прошлому. «Жаль, что наша жизнь лишена самого важного – цикличности, и мы обречены всё время двигаться только вперёд». Словно почувствовав его мысли, женщина в кресле на секунду очнулась ото сна, и, неожиданно ласково взглянув на него, произнесла, улыбнувшись

– Leben vorbei… – и снова закрыла глаза. Морщинистая рука продолжала сжимать пустой стеклянный бокал , из которого, казалось, пролилось и вытекло не вино, а живая вода.

– Она очень любила своего мужа, – рассказывала Инга на обратном пути в машине – и теперь всегда ставит ещё один прибор на стол – для него, когда ужинает одна. В конце концов, это – может быть, единственная возможность воплотить свою память во что-то реальное. Это не ритуал, и не сентиментальность. Она это делает для себя.

– Меня всё время не покидало чувство, что вот это её пасмурное одиночество в старости, и даже сама старость, результат не жизни вообще, а именно жизни при социалистическом строе. Меня всё время подмывает увидеть в этом некий символ, у нас в России такого рода символов предостаточно, и более ярких, конечно… простите я, наверное, излишне циничен сейчас. А ваша тётя мне понравилась.

Стойкая женщина.

– Вы знаете, Сергей , что в своё время я убежала из ГДР на Запад, но мне всё-таки кажется, что частная жизнь, при каком бы строе она не была, a priori несёт в себе возможность счастья. У вас ведь многие люди были счастливы при Сталине, как и у нас при Гитлере. Они любили, рожали детей, радовались хлебу насущному…

– Вы безусловно правы, но то, о чём мы сейчас говорим, очень трудно сформулировать. Мы только можем догадываться, что подразумеваем одно и тоже под понятием частная жизнь.

– Ну, я думаю, что мы прекрасно понимаем друг друга.

В Бланкенхайне Серов попросил высадить его возле ратуши, в его планы на сегодня входило ещё посетить «Zur Krone». Уютный ресторанчик на первом этаже скромного отеля был наполовину заполнен посетителями. Хозяин заведения, высокий одутловатый гигант лет сорока пяти, с угрюмым лицом акромегала, сам обслуживал столики и, когда подошел принимать заказ – большую кружку «экспорт», скорее всего не узнал в Серове того русского клиента ,что часто заглядывал сюда два года назад.

Обитая темным полированным деревом, стена за стойкой бара была увешана расписными тарелками, и специально для этой стены Серов привез в этот раз тарелку с видом ростральных колонн. В следующее свое посещение он подарит ее хозяину. Ему нравилось здесь сидеть, смотреть на выпивающих немцев, ему нравился обычай, когда вновь входящие подходят к столику и приветствуют сидящих постукиванием костяшками пальцев о столешницу. Вот и сейчас вошла пара – оба в возрасте, он – инвалид на костылях, с ампутированной на уровне колена ногой, и тоже постучали компании, сидящей за соседним столиком. Серов узнал этого инвалида – в ту прошлую пору здесь у них завязался разговор о медицине, о больнице в Бад-Берка, где инвалид проходил лечение. Хотя в основном Серов тогда общался с его женой, так как инвалид говорил на тюрингском диалекте и понять его было невозможно. В общем , «знакомые все лица», только вот его самого никто не признавал. Одно дело помнить хозяина или человека без ноги, но у него –то нет особых примет, чтоб его запомнить. А все-таки есть в этом что-то приятное – спустя год узнать человека, с которым общался всего ничего, да еще в чужой стране.