Татьяна Свичкарь - Двойные двери

– Ты знаешь, – минуту спустя сказала мама, – Если ничего не поможет, я уболтаю папу, и мы продадим эту квартиру. Уйдём отсюда только с паспортами и кредитными карточками в руках. В магазине купим новую одежду, переоденемся где-нибудь в вокзальном туалете, потом сядем в поезд и уедем жить куда-нибудь к морю. И там я напишу бестселлер: «Как клопы изменили мою жизнь».

Милая, взбалмошная, легкомысленная мама, которую папа всю жизнь, как мог, оберегал от жизненных тягот. Мама, которая всегда над всем готова была посмеяться и никогда не отчаивалась.

Антон присел перед ней на корточки, обнял, положил голову на мамины колени. Он никогда не стеснялся побыть вот так, пару минут, ребёнком. Потому что – вот сейчас – через эти несколько минут, ему придется встать, и ехать туда, где он снова возьмёт на свои плечи ответственность за всех и за всё. За Николая Филипповича, Антонину Григорьевну, за Аню, за многих и многих…

– Мам, – спросил он, – А у тебя было когда-нибудь чувство такой безнадёги, как будто ты прожила свою жизнь зря?

– Что всё-таки случилось? – снова заволновалась мама, а когда Антон помотал головой – ничего, мол, стала перебирать его волосы, – Видишь ли, у меня не было такого чувства, потому что я никогда не считала, что должна жить ради того, чтобы что-то сделать или оправдать чьи-то ожидания. И тебя я этому не учила, правда ведь?

Мне твой папа когда-то сказал: «Люсь, ты у меня по характеру какая-то бабочка-однодневка». Потому что я… как-то, вот знаешь, восхищаюсь всем, как будто вижу это в первый раз.

Например, мне вчера Наталья Борисовна в музыкальной школе говорит (мама преподавала в музыкальной школе вокал): «Каждый год я так жду, когда зацветёт сирень, и каждый год мне некогда бывает на неё посмотреть».

Господи, да если так ждёшь, что же может быть для тебя важнее цветущей сирени? Ведь это – несколько дней в году: сирень стоит в цвету. Это важнее, чем, если бы в наш маленький Мухосранск приехала королевская особа. Подойти, окунуть лицо в цветущую сирень! Ведь это – причастие, если твоим священническим языком выражаться. Я и на улице подберу кем-то сорванную веточку сирени. Знаешь, есть такие люди – сломят бездумно и бросят. А я не могу – живое под ногами лежит, изнемогает – надо донести до воды, поставить в стакан. Я ночью встану и спущусь к кусту, который цветет у нас во дворе, но я непременно проведу по лицу лепестками сирени, вдохну её запах.

Ведь очень часто жизнь – болото, понимаешь? Для многих людей – болото. Одно и то же каждый день, сплошная рутина. Ведь шагреневая кожа у каждого из нас на стенке висит. Работаешь, платишь за исполнение своих желаний – что-то купить, съездить в отпуск, а жизни остаётся всё меньше, меньше…. И вот по этому болоту можно пройти – только по этим «кочкам». Цветущая сирень – это тоже «кочка», и любимая книга, и посиделки на кофе с подругой. И поездка к морю. И ты замечаешь, что уже не тонешь, тебя не засасывает, и ты не видишь болотной жижи, образно говоря, а видишь ягоды, растущие на этих кочках, видишь небо над головой, птиц видишь и слышишь. И жизнь твоя прекрасна….

Уже когда Антон прощался, почти на пороге, мама вспомнила:

– Слушай, звонил Мишка… да, тот самый, твой бывший сокурсник. Он хотел предложить тебе какую-то интересную работу. Но она связана с переездом. Ты позвони ему узнай! Может, не будут тебе больше в голову такие мысли приходить, что всё зря и без толку.

– Не могу я сейчас уезжать.

На всякий случай Антон завернул ещё к папе Диме и предупредил, что Котовы, наверное, попросят его в ближайшее время освятить старый дом. Он не любил заходить к папе Диме по вечерам – слишком там было уютно. И отзывалось в душе Антона это какой-то глухой болью, он слишком остро чувствовал свою неприкаянность.

Ольга (язык у Антона не поворачивался назвать её «матушкой) обязательно усаживала его за стол. Может быть оттого, что не было у неё другой работы, кроме домашней, Ольга весь свой нереализованный творческий потенциал (она окончила художественное училище и когда-то мечтала писать картины) внесла в те рутинные дела, которые обычно так утомляют любую хозяйку.

Оставалось диву даваться, когда на столе появлялись какие-то особенные «цветные» кексы – с полосами из малинового и лимонного крема. Холодец, формочками для которого служили яйца – это было сложно, полагалось сначала через небольшие дырочки выдуть из них содержимое, а затем заполнить бульоном. Получалось нарядно и красиво, а от запаха мяса и чеснока рот наполнялся слюной. Впрочем, даже самые простые блюда выходили у Ольги такими, что за уши не оттащишь. Чего стоили хоть её вареники с домашним творогом…

Худенькая, как девушка, со светлой косою, переброшенной через плечо, Ольга сидела с домочадцами и гостями за столом – молчаливая, но всегда готовая слушать, улыбнуться, наполнить снова опустевшую тарелку, налить чаю.

Из соседней комнаты слышно было, как младшая дочка, Ксана, играет на пианино. Пальчики ещё неуверенные, то так терпеливо и старательно перебирала ноты малышка, что сомнений не было – научится. И старшая дочка, Олеся, тихонько, чтобы не помешать разговору, подходила к матери с тетрадкой, чтобы та посмотрела, правильно ли решена задача. Нигде нельзя было согреться душой так, как здесь. Но нигде Антон больше не чувствовал себя таким неприкаянным.

– Ты пойдёшь святить дом им? – тихо спросил он папу Диму.

Тот удивился до крайности:

– Отчего ж нет? Мне вообще интересно с ними поближе познакомиться. Мать-то вряд ли к нам в церковь ходить сможет, я видел, она, если даже по саду еле бродит – там два шага пройти надо, а она всё равно палочку с собой берёт. Но Елена Львовна – женщина очень обеспеченная, пожертвовать может хорошо. А с дочкой её я бы поговорил с удовольствием. Чего она дома в четырёх стенах мается? Глядишь, ходила бы к нам почаще, там бы и замуж вышла…

– Но такой старый дом неосвящённым быть просто не может, подумай сам…

Папа Дима пожал плечами:

– Ну и что? Доподлинно мы этого не знаем, установить не можем, что ж препятствует доброму делу? Там можно и с хозяйками побеседовать, и дом посмотреть, и, может, какие-то советы дать – Елене Львовне и Ане на пользу. Ты чего боишься? Что Аня больна? Можно её заодно исповедать и причастить…

Но на душе у Антона становилось всё тревожнее.

Через два дня, вечером в пятницу, Елена Львовна позвонила ему и попросила на другой день прийти и присутствовать на освящении дома. Суббота у Антона была выходным днём, и отказывать не было причин, но он всё же спросил:

– А зачем я? Или… Ане хуже?

– Ане плохо, – ответила Елена Львовна, – Я потом, я вас зову, потому что ещё хотела поговорить с вами. Я, наверное, соглашусь на больницу, как вы предлагали. И вообще мне будет спокойнее, если вы будете рядом с нами стоять. Пожалуйста, завтра в одиннадцать.