Александр Евдокимов - Правдивая странная ложь

Шушарин хмыкнул зло и моментально вспотел: хотелось шваркнуть жену, но он быстро забыл это, – развернулся и вышел.

На лестничной площадке закурил, теперь уж посмеялся тихонько…

Наступил день…

Когда Шушарин вернулся, Полина Тимофеевна суетилась у плиты.

– В эту квартиру подселили одного, – как-то между прочим бросил Петр Степаныч и пошёл в спальню. – Сидит, тюкает на печатной… тюк-тюк, тюк: книгу пишет…

В комнате было светло, неуютно.

Лёг.

Вошла жена.

– Что же это за муки, Петро?! – сердито ворчала она. – Из ночи в ночь теперь… Пясатель! Стакан ухайдакала… Нет, я пойду к управдому!

Муж не слушал.

«Пишет чего-то, ночи не спит, – мучительно вдумывался Шушарин: он понимал соседа. – Эх! Мне граматёнки бы!… Глядишь я чего-нибудь…»

Петр Степаныч долго думал, потом разделся и влез под одеяло: маленький кусочек ночи, тут же, подарил жменю мира своего и жаркое дыхание толкнулось в одеяло:

– Надо было выйти, вчерась, на сцену! Надо было пройтись! Эх!…

город Москва

Банька имела главное: печь, полок, бревенчатые стены из осины, разбухшую дверь, воду, аромат жары и пар с веничком!

Весь мир был и где-то, и весь мир был – здесь: только маленькое оконце заглядывало сюда… =

: порог взглядов обеих миров;

: жажда быть в полусне, но в витрине;

: и возможность с тумана, сойти на мгновенье – в реальность, и…

И!…

И, хмельным рассмотреть, в малой доле оконной, мир поразительно трезвый!…

Оконце!…

…искры потянулись в небо и в потоке воздуха зависли над банькой, и отразились в больших глазах, которые распахнула Уста, высматривая в окне угли костра и берег…

– Что там? – спросила Адна, лёжа на полке вниз лицом, обмякшая и счастливая.

– Вроде нормально, я подумала: может, кто-то чужой появился, – нет, наши одни…

Августа отошла от маленького оконца, и встряхнула веником.

– Что?! Ещё?!

– Нет-нет-нет-нет… всё хорошо!…

– Тогда слезай, сползай… твоя очередь парить.

– Сейчас… холодной обольюсь, а ты тащи свою п-пи-и… с-слю-у…

н-на полок…

Они со смехом поменялись местами.

– А где веник? – села на лавку Адна.

– Я в тазик его положила. Ой, хорошо!…

– Да же лучше, чем коньч-ш…? – пролепетала, не открывая глаз

Адна.

– Да-да… тут всегда хорошо!… А с ними?… Ха-ха!… то коньч-ш-ш, то ни коньчш-ш – о себе только думают. Ха-ха!… ох-да…

Ариадна открыла глаза и взяла веник.

– Даже если и приплываешь в картине репинской несколько раз подряд к бережкам орга-а… зма-зма и… всё по-раз-з… зма-зма… м-ма-ара-а… зма-зма… У тебя было так?

– Не зна-аю… наверное, иногда не успева-аю… н-не-э… зна-зна-зна…

Адна медленно встала, распрямилась и завалилась мягко на живот подруге, разбросав по её телу волосы.

– Ай, разда-авишь!…

– А когда у вас в животике кто-то жить будет?

– Не знаю.

– Ты что ничего не знаешь? – и она приподняла голову, и залепетала сладко – по-детски. – Ни тут, ни здесь! – И она быстро чмокнула мягкими касаниями губ пупок и лобок.

– Ай, дура, щекотно! – согнулись ноги у незнайки, и она задохнулась от грудного смеха. – Перестань прикалываться, а то сейчас вылетит из меня всё, что выпила и съела! Адна, не могу уже!

Ариадна выпрямилась, закрыла глаза, и, глубоко вздохнув, резко выдохнула! и задержала дыхание! и расслабилась на несколько секунд!…

Уста тоже с облегчением вытолкнула из себя измучивший её смех и получила наслаждение невесомостью среди бесконечного космоса Вселенной в маленькой баньке…

– Адна, у тебя такая красивая грудь…

Ариадна открыла глаза.

– А у тебя какая?!

– Не знаю, – она села, – смотри… разве, такие растопырки, понравятся им?!

– Что – комплекс? В этой бане две груди и они обе Миссиськи всей Вселенной, глупышка!

– Да?! Но тогда не две, а четыре.

– Ну, конечно!

– Но у тебя они какие-то розовые…

Адна взяла ковш.

– Ты на что намекаешь?! Да мы тебя не парили ещё! Ложись пока на живот, во-от! Металл при нагревании расширяется! Сейчас я поддам… Вам!…

– А при чём здесь металл?

– Как причём?! Железы-железо… Осторожно!

Пар рванулся из печи! И мгновенно охватил всё пространство, толкаясь-ругаясь в клубах, провернулся и замер-завис очень плотно.

– Во-от! Сейчас! Уста, сейчас!

Веник начал хлестать и пробегать-гладить нежную кожу, неся под собой горячую воздушную подушку и пропитывать тело духом своим берёзовым, а затем, ветвь берёзы, вошла в этот процесс ладонью и начала трястись, щипать и шлёпать – до боли!…

– Всё, хорошо! Ой, хорошо!

– На спинку ложись.

Августа перевернулась, радуясь вновь таким блаженным мгновениям августа.

– Лупи по тише, Адна, я тебя жалела, – буркнула она и закрыла глаза.

Ариадна склонилась над ней и тихо опустила свои губы на её уста.

– Адна, что с тобой?

– Я хотела сказать – прости, если было больно, – улыбалась над ней Ариадна.

– Да, ну тебя! Всё хмель ещё не вышел! Давай париться, – ребятам уже пора идти…

– Я только попросила прощения, всё! Поехали!

Веник не сёк, а растаскивал жаркий пар по всем впадинкам и лишь изредка легонько шлёпал.

– А мне в Сочах, вообще, не понравилось, – легко работала с веником Адна, – а тебе?

Уста кивнула, не открывая глаз.

– Погода была говно, я согласна: ни моря, ни загара.

Веник укрыл лицо Августе и тихо пополз по всему её телу к ногам, изредка исполняя в ветвях вибрацию.

– А мне как-то, ни загар, ни море, ни… и вот здесь не торчали, – в это мгновение, рука с веником была над тем местом, где не было ничего кроме чубчика, и пальчик нечаянно, но точно сориентировал – где.

У Августы, от щекотливого касания, пробежали лёгкие судороги в животе и ногах.

– Адна! – не открывая глаз, шикнула она, – перестань прикалываться, у меня такой сон!…

– Уста, а чубчик тебе уже подбрить надо…

– Что за внимание у тебя сегодня ко мне?! Почему ты меня рассматриваешь?!…

Веник сполз на колени.

– Не знаю… всю жизнь вместе паримся, но лишь сегодня у меня такое?!…

– Какое?

– Дурачусь!… Ха-ха… ох!…

И она склонилась и чуть проникла к устам желаний – Августа вздрогнула, – в одно мгновение оттолкнула от себя её губы: и лицо, и веник, и плечи и всё тело! которое расхохоталось, и… отлетело к противоположной стене.

– Ну, напились! Совсем что ли! – Уста села на полок и бросила с обидой, – у тебя, что с головой?! Как наркоманка… а этим ты не балуешься? А девица?! Или ты, ой! Адна, ты не лесбиянка?!… розовая грудь…

Та покачала отрицательно головой и села, как стояла, на лавку.

– У тебя она такая же – розовая и распаренная….

– Подружка, что случилось? Милая моя, я же знаю тебя всю жизнь! Ну, извини, если я тебя обидела!