Александр Евдокимов - Правдивая странная ложь

– Спасибо, – пропела Фаина, – Я сейчас! Скажу, что смогу после обеда.

Обиженная решительно переступила порог: Эльза рассчитывала Иннокентия.

– Девушка, – указательным пальцем продырявила пространство Фаина, – я в четыре часа деньги возьму.

Ладонь Файки маленькой точкой хлопнулась в родную грудь: императив сургуча пнул узел связи.

– В четыре утра? – ощетинилась Эльза, медленно поднялась, – протянула пачку купюр Цимбалисту, – и зацокала острыми ногтями по столу. – Денег больше нет, бабуся. У товарища крупная сумма.

К указательному пальцу Фаины потянулись остальные окончания кисти и ткнулись в грудеживот, – сжались и ткнулись в дверь: крыльцо заныло…

– Что?! – испугался дед.

Старуха жадно хватала свежий воздух.

– Все деньги отдала этому!… Я напишу!…

– Напишем, напишем!…

– Напишу!

– Напишем, ты успокойся!

Из почтовой избы вышел Цимбалист: на крыльце стало тесно.

Иннокентий быстро отсчитал пять купюр и сунул их в мокрые руки Фаины, – шагнув в колею, и торопливо пошёл, втаптывая следы Марты и Клавдии, следы покорной провинции, следы самого себя…

Устинья потянулась за папиросой…

Фаина открыла рот…

Фрол аккуратно взял деньги из её рук.

– Цимбалист это…

– Кто?

– Цимбалист.

– Из органов что ли?

Старухи наблюдали пронзившего серый день человека.

– Цимбалист, – Фрол обнял далёкую спину улыбкой, – это должность новая. Они, – эти цимбалисты, – контролеры… На, положи деньги в карман и пошли писать.

Устинья обняла ладонями крохотный стебель пламени спички.

– Контролеры перестройки что ль? – спросила она.

Старик качнул головой.

Опять кинулся в небо дым папиросы.

– Пошли писать.

Фаина съёжилась от ветра и дыма.

– Да ну её! Кому писать-то?

– Ну и ладно. Нам теперь следующую пенсию выжить нужно…

Крыльцо коснулось ступенями землю: в грязь влипли ноги и потащили её до снегов.

Голубь выпустил из своих лап узел связи – и зачем-то взлетел.

30 сентября 1994 год,

город Москва

Пульсирующий свет в окне – от рекламной надписи – «Кафе Бульон», – всполохами освящал комнату своим ритмом, но не нарушал покоя.

И!…

находит,

И!…

теряет,

И!…

На стене – в этом ритме – наспех выхватывался и затухал портрет семейной пары: она в фате, он в пиджаке с цветком, и с этого портрета свет касался уже и их – живых и спящих…

Кровать расположилась так, чтобы «Бульон» не пульсировал под веки спящим, а стекал в своих пульсах – по ним – от бровей, поэтому установили её, после первой брачной – изголовьем к окну.

Улеглись, как на портрете… =

: он – у стены;

: она с краю;

: лицом к друг другу, дабы дарить друг другу даже дыхания…

Ночь баюкала их в квадрате кроватном не скованно, как на портрете, но и не допускала бдений бессонных: снами милых жила!

Свет рекламы, в мягком ритме-импульсе, менял на их лицах цвета – нежно играл, дарил сказки.

И вдруг!… =

: пульс света толкнул комнату;

: ритм рекламы материализовался;

: пульс и ритм столкнулись-сблизились и!…

Вдруг, в один из импульсов света, будто толкнулась кровать!…

И!…

с утра,

И!…

И!…

И!…

кафе уже,

как дом!…

Глаза молодой и прекрасной широко распахнулись: с приятной удивлённостью, она обнаружила – в себе самой – сзади то, что полюбила бы находить перманентно каждую ночь!

Каждую!

Поэтому глаза её! вдруг!… распахнулись!… с небольшим, но дорогим сердцу, вздохом!…

– И-а-а! О-о-о…

Всё замерло!

Зрачки её скосились на рядом лежавшего мужа – тишина…

Лишь блики рекламы и глубина, и вина без стыда, где-то в ней!…

Тишина…

Вдруг, от резкого толчка её тело качнулось…

Она приподняла голову: посмотрела назад, через плечо, затем на объект сна безмятежного и вновь назад…

– Эм-м-м-м!…

Едва заметная улыбка осветилась в импульсах света, голова её покачалась – вправо-влево, желая пристыдить тьму безнаказанную, а указательный пальчик вертелся на прозрачной кожице виска – туда-сюда, тюда-сюда…

– «Ты дурак, что ли?!», – мол, – «ты что оху-у-у… стику не знаешь в спальне нашей?!»…

Мужская рука сжала ей грудь, как рот вражине, когда в разведке берут «языка» и… замерла!… =

: и, приподнялась над белой постелью мужская кисть;

: и кисть и-и-изобразила из себя шагающего человечка;

: и шагнула по воздуху – из спальни – вон: мол! но…

Но женская хищница-рука, бросилась на бездействующую задницу друга семьи, и впилась в неё острыми когтями, прижимая к своей упругой и мятежной, всё игривое тело, явившееся из ночи!…

Потом, нежно погладила попку бессовестного семейного друга и посмотрела с любовью на спящего у стены мужа…

Ни шороха, ни скрипа!

!Голова мужа поплямкала сладко, перед дыханием супруги интимно! —!Голова жены приподнялась с тревогой над подушкой, смотря одним глазом на суженного, другим – на прижавшегося к ней сзади – дружка семейного – одновременно!

Затем: эта же рука, которая истребила уход будущих наслаждений, с элементами пантомимы – в жестах – показала указательным пальцем на мужа, затем приблизилась к глазам своим, и как бы повторила неожиданное раскрытие век, потом указательный упёрся в прижавшееся сзади плечо, и после чего сгребла одеяло всей пятернёй и потащила, якобы, на голову: означенное призывало – «если проснётся, скройся под одеялом, я отвлеку!»…

Удовлетворившись всем сказанным, она с нежностью и с лёгким сонным выдохом, отвернулась к мужу.

Все члены его были успокоены, и уши, и руки, и ноги, и… все: будто унесённые ветром, или утомлённые солнцем…

Она потянулась, медленно вытягивая губы трубочкой и едва коснулась поцелуем мужа в нос, как тут же, от толчка сзади, угодила ему – в лоб! И со страхом отодвинулась, не навредив процессу!…

– Ой, всё…

Пульс заоконного света и движения тел интегрировались друг в друга…

Здесь достойный притон:

Здесь звучит саксофон

Сквозь полынь и паслён…

Хрипло, как патефон!…

Приближает тромбон

Самый лучший сезон,