Александр Евдокимов - Правдивая странная ложь

Мокрая фуфайка застряла в бабьих зрачках нескладной латкой.

Голубиный помет бросился в серость дня – старик свистнул беззубой пастью: дождь тяжестью своей отнял у птицы полёт.

– Что, старые, зубов нет, а пенсию дай! Все дожили?! – гаркнул вместо приветствия Фрол, и тихонько дёрнул из рук Клавдии подпорку, – пересчитайсь!

Старухи рассмеялись.

– Сын-то уехал? – спросила Клавдия.

– Ага. Утром ещё.

Устинья отбросила папиросу.

– Чего же припозднился: мог бы и раньше, когда картошку копали?!

Фрол вознёс к ушам мокрые тяжёлые плечи, подтянул локтями штаны и вытащил из кармана очки.

– Семья, работа, дела, – отрывисто сорвались выдохи на линзы. – Понимать надо… До обеда полчаса… Когда давать будет?

– Узнал бы: на тебя она не шумит, – тихо попросила Евдокия, – В магазин товар завезли: Марте пимы нужны.

Лукавые морщины увеличились в петлях оправы.

– Хорошо, Авдотья…

– Да что вы всё по-церковному! – обиделась она.

– Не по-церковному, а по привычке. Извини.

Старик наклонился вперёд, его ноги застучали по ступеням, – заскрипела дверь: холод блеснул в глазах девицы.

– Я тихонько.

Эльза молчала. Чернильные оттиски падали на бумажки: ритм осени.

– Лиза, до обеда выдашь?

Штамп уткнулся в тёмно-синюю губку – влажная тряпка завертелась в женских руках.

– Свет включите.

Фрол столкнул полюса.

– Дочка, может воды принести?

– Нет: расписывайтесь.

– Как? Вот ведь! Спасибо…

Графа приняла кривой почерк: и пальцы вонзились в деньги.

– Остальные получат после обеда, – сухо объяснила Эльза.

Пенсионные крохи едва удержались в руке старика.

– Они же у крыльца… да и время ещё… нашими ли ногами, Лиза, грязь месить…

– Все здесь? – прервала старческую песнь Эльза.

– Ага: дожили…

– Только быстро, и только по одному.

Фрол среагировал моментально: дробь короткого шага смешалась с вязким скрипом старого крыльца, – старухи толчились на ступенях.

– Так, – быстро! – скомандовал дед. – Кто? Марта?! Давай!

– Очки не найду! – взвыла она во всю длину.

– На мои! – нашёлся старый солдат.

Марта потянулась к теплу любимого государства, – скрип распахал суету, – дыхание старых изобразило на перепонках Фрола тишину. Смех толкнулся в теле старика и сдох.

– Кто следующий?

– Авдотья! – сработал хор.

– Да, – подтвердила Евдокия, – я!

– Ладно: получайте. Обмоете, когда вперед ногами понесут.

– Обмоем. Всё по-людски сделам! – изрекла деснами Клавдия. – Ты не волнуйся, Фролушка.

Старик не слушал: руки ворвались в карманы… =

: ладонь правая плюхнулась на упругие бумажки;

: другая схватила жменьку монет и загремела ею;

: отвислая мотня широких брюк затрепыхала…

Перешагнув через лужи, Фрол сел рядом с чужим для этой деревушки человеком.

– Серо кругом. Неперспективная…

Иннокентий промолчал.

– Фрол, – представился дед.

– Иннокентий Цимбалист, – без интереса произнес мужчина.

– Цимбалист? – живо переспросил Фрол.

– Ага.

– Очень приятно! – скривив губы продолжил старик, и его кисть, перебирая пальцами, забегала паучком по животу. – А я баянист. Фрол – баянист.

Улыбка лизнула похмелье парня. Старик обрадовано потянул воображаемые меха.

– Честней, Иннокентий, – гармонист. Вон девки знают…

Денюшку – в карманушке

Копейка бережёт!…

Рублики считает:

На пенсию кладёт!

Денюшку – в карманушке

Копейка сбережёт!…

И!…

И!…

расстался с ней!…

Денюшка – в кармане

Из рублей-нулей!…

С пенсии – на всякий!

Чарочку – налей!…

Пожилое горло коснулось голосистого дыхания гармони.

– Утоптывались бывало… А ты в гости или по делу?

– Я мимо.

Фрол задрал ноги и бросил друг на друга сапоги: грязь плюхнулась в грязь, в которой его глаза равнодушно провожали Марту, живо шагавшую в сторону сельмага по колее.

– А цимбалист, – он на чём? – спросил дед после паузы.

– Это фамилия, – коротко швырнул Иннокентий.

– Как?!

Смех потянул к лужам кашель.

– Ты не первый, – без удивления и обиды оборвал Цимбалист Фрола.

Дед сплюнул – затих…

– Вам уже выдаёт? – задал вопрос Иннокентий.

– Пенсию? Выдаёт. Ты тоже получать? Ох и Лизка! Вредная… Любит тянуть мёртвого за… Значит, сказала, что после нас?

– Ну.

– Плохо дело. Тогда после обеда. Всегда так – натура.

Узел почтовых линий возопиил голосами.

– Вот, – уже гремят!

Фрол вцепился в атмосферу легкими, – потянул и устало бросил стылый кусок неба, – и засеменил к крыльцу…

– Проститутка! Я напишу! Изведу тебя! Никаких законов для неё! – Фаина сплющили пространство до визга. – Я сама связисткой была! Ух, ты дрянь!

– Файка! – дёрнул грубым словом Фрол. – Уйди.

– Чего тебе?

– Уйди!

– Не командуй! Сам-то расписался!

– Уйди! – гаркнул старый.

Файка отступила: вернула Фролу очки, перевернув оптикой весь серый день, – а после постигла хребет порога.

– Нехорошо, Лиза…

– Я – Эльза! – вытаращила глаза почтальонша!

– Да, я в сорок пятом, вот таких вот Эльз! Из огня на руках выносил! И не за шнапс!

– В сотый раз рассказываете.

Фрол улыбнулся.

– Дипломатничаю, дочка, – шучу…

Деньги выползли из кармана: рука старика потянула купюры к столу.

– Перепиши на неё.

– Нет.

– Лиза, – бархатом вспухли его губы, – наша гвардия небольшая, скоро все – пш-ш-ш… Внимания бы, а, Лиз?

– Внимания? А мне кто в дыре этой внимания окажет? – обнажила боль Эльза.

Дед сунул деньги в карман.

– И то верно.

Половицы заскрипели: у самой двери остановился.

– А чего парня томишь?

– Какого?

– А того, – у крыльца, – за деньгами…

– Обед у меня!

Фрол шагнул на крыльцо серого дня и угодил в дымный выдох Устиньи.

– Фу, язви вас! Чего случилось?

– Да тянут её за язык! – осудила Евдокия. – Разбирайтесь, я пошла. Пойдём, Клава.

Костыль Клавдии потоптался в грязи, столкнув землю-планету к следующей пенсии, и залез под мышку, устремив грязный нос в следы Авдотьи.

Руки Файки месили платок носовой: крошили мольбу или маты валившиеся с морщинистых губ.

– Рассказывай, – бросил старый.

– Да ничего собственно… сказала, что совесть надо иметь и началось… Я пригрозила: напишу! А она… Фрол, напишем? Фрол…

На крыльце появилась Эльза.

– Молодой человек: зайдите! – крикнула она.

Серая улица вновь двинула себя под лоб – в глаза Иннокентию Цимбалисту, подставив ему крыльцо, дверь, стол, девушку…

– Ладно, напишем, – ответил Фрол.

– К Авдотье пойдём и напишем! – поддержала Устинья, сжав губы колбасной завязкой, чувствуя копчёный вкус папиросы.