Татьяна Свичкарь - Уходить будем небом

– А она тем же самым занимается, что и милиция?

– Ну да. Говорят, вроде бы профессиональнее немножко. Но я не знаю. Не проверял. Тебя как зовут-то?…

Она помелила, прежде чем сказать, как будто её имя было тайной, дорого стоило. Потом сказала, но неразборчиво. Он переспросил:

– Соня?

– Саня. От Александры. А вы… вы давно тут живёте?

– Так. Сейчас соображу. Четвёртый год… а что?

– И что вы здесь делаете?

– Да ничего особенного. Лошадок вот держу. Туристов катаю. Рассказываю им про наши леса-горы. А ты чем занимаешься?

Лицо девочки стало жёстче. Он не мог определить, сколько ей лет. Четырнадцать? Шестнадцать? Связываться с несовершеннолетними было опасно. В это время у них всплеск дури в голове. И люди о тебе Бог знает что подумают, если ты ввяжешься в историю с такой малолеткой. Он помнил, как пришлось долго извиняться перед матерью, когда он вынес из храма девочку, потерявшую сознание от духоты. Поди докажи, что ты не извращенец, не педофил, а просто на свежем воздухе в себя приходят быстрее.

– Сколько тебе лет? – уточнил он.

– Шестнадцать.

Значит, он угадал. Наверное, башню снесло. Может, кто уговорил наркотики попробовать. Или с близкими из-за парня поругалась.

– И что ты, Саня – из дома сбежала?

– Нет. Я была в плену.

Он вздрогнул. Заметила ли она, как изменился его взгляд?

– Рассказывай.

– А может не стоит? Это опасно… для вас опасно. Я сейчас уйду, а вы никому не расскажете, что вы меня видели…

И она уже сделала движение, готовясь встать. Он удержал её за руку.

– Погоди. Я не боюсь. Я тоже был в плену, я тебе потом расскажу.

Если бы он мог не рассказать всё это, а забыть! Эти два года, проведённые в подвале, откуда его выпускали только делать кирпичи. Или драться…

– Так что с тобой случилось? Чего молчишь? Боишься рассказать?

Она помедлила:

– Вы не знали такого… Александра Петрушина? Не помните? Журналист… Его не стало… несколько лет назад, – девочка сглотнула.

– Подожди, кажется, помню… Он был спецкором в «Обозрении»? Он всё о бандитах писал… Такие статьи были, у меня тётка всё удивлялась – как его до сих пор не убили?…Но он, кажется, сам умер? Трагедия у него в семье была какая-то. Жена ушла. Дочка…

– Я его дочка, – сказала девушка, – Я Саня, как и он. И меня держали в плену. А теперь папы нет, и мамы. И Гоген сделает всё, чтобы вернуть меня обратно. Я его талисман.

…А его не называли талисманом. Он был «пробником». Или приживётся, или сдохнет. Последнее было гораздо вероятнее.

– Меня украли у папы на глазах. Мне тогда шёл восьмой год, – сказала Санька, трудно сглотнув.

И замолчала, как будто сказанного было достаточно.

Она не знала, не успела узнать, что семья их считается необычной. Красавица мать с цыганскими корнями… Но волосы у нее были медно-рыжие, а глаза светлые. Она была не из таборных цыган, семья уже несколько поколений жила в городе, отец работал кузнецом на заводе, и младший брат Вася впоследствии пошёл туда же.

Одна Галя была беспутная, всё время точно искала себе место: где она придётся свое. Двое детей – это мало для цыганской семьи, но их было только двое. Девочка и мальчик, чему родители радовались. Они бы и не против были, чтобы Галя рано вышла замуж. Но до этого времени ей полагалось быть у материнской юбки, учиться хозяйству. Но уж это точно было не про неё.

С начальных классов Галя прогуливала школу, предпочитая занятиям всё, что угодно: хоть сидеть дома, хоть шляться по улице, жадно всматриваясь в лицо жизни своими зелёными глазами. Курить за школой она начала ещё раньше, чем мальчишки.

Учителя скрежетали зубами, когда Галя бесстыдно заявляла об очередном невыученном уроке, не написанном сочинении. Ругать её было бесполезно – всё скатывалось «как с гуся вода», как однажды в сердцах сказала завуч. Отца в школу заполучить не удавалось, он приходил с работы, ужинал и тяжело засыпал. А когда один или два раза таки его всё-таки вытащили в класс настойчивыми звонками – тут уже учителя закаялись. На другой день Галина появлялась в школе со следами ремня не то что на руках (а значит и везде), но даже на лице. Она осторожно садилась на своё место – крайняя парта в третьем ряду, у двери, но взгляд у нее был такой же насмешливый, а уроки так и не выучены. Мать же, появляясь в школе, смотрела замученными глазами и повторяла:

– Да что ж, я с ней, Господи, могу сделать? Научите…

– Из дома не выпускайте.

Мать махала рукой:

– Так она из окна высигнет. Прямо с третьего этажа, пробовала уже.

Оставалась одна надежда, что после девятого класса, Галина и школа с наслаждением расстанутся друг с другом. И уж своего ребёнка – если он у нее появится – эта оторва приведёт в какое-нибудь другое учебное заведение.

Так почти и получилось. В пятнадцать лет Галина окончательно ушла из семьи, но не на улицу, а вышла гражданским браком за человека, о котором в городе говорили с боязливым восторгом:

– Ну, он и даёт… Убьют его когда-нибудь. Да что когда-нибудь – скоро. Сам ведь нарывается.

Саша Петушков действительно нарывался. Он был главным реактором и ведущим журналистом единственной в городе независимой газеты. Он и его команда писали про то, про что писать больше не решался никто. Начиная от расстрелов бездомных собак (никакого смягчения фактов и щадящих фотографии) и заканчивая делами чиновников и бандитов. Удивительно, как он везде находил осведомителей. Более того. Отчего-то пообщаться с ним считали за честь сами бандиты, и нередко приглашали его в элитный ресторан, чтобы красочно – едва ли не с слезами – пожаловаться на какого-нибудь беспредельщика Махмуда и обрисовать структуру его незаконного бизнеса. Наябедничать, так сказать.

Удивительно, но Сашу в милиции жаловали гораздо меньше. Там, где можно было договориться с преступившими закон, и дальше сидеть на попе ровно, после Сашиных статей, вытаскивавших всю подноготную на свет Божий – договориться с этими отморозками было уже нельзя. Приходилось что-то делать.

Галину Саша тоже увидел в милиции, в детской комнате. Как всегда дерзкую и не собиравшуюся сдаваться. Она уверяла, что стрельнула у прохожего на вокзале только пачку сигарет, а дядька убеждал, что она покушалась и на кошелёк тоже.

– Да не нужны мне твои сраные деньги! – кричала Галина, – Ты на хайло своё посмотри, чмо бородатое. С тобой даже блядь даже за миллион спать не ляжет!

– Почему вы позволяете этой малолетней твари меня оскорблять, – кипятился дядька.

– А что я сделаю, если у нее рот, как помойка, – устало и безразлично говорил мент, и поворачивался к Галине, – Ну а в карман за сигаретами залезть – это такая же кража, как кошелёк…

– Ну, так пусть подавится, сволочь, – и Галина норовила исполнить своё пожелание в прямом смысле, – хватала со стола злополучную пачку и пыталась засунуть дядьке в рот.