Татьяна Свичкарь - Уходить будем небом

Саша хотел дочку, а Галина – сына, чтобы был копия, как муж. И родив девочку, она едва не расплакалась от досады. Она же придумала для девочки имя, Александра, как отец.

– Плохо два человека в семье с одним именем, – сказала Галине мать, – Кто-то один уйдёт…

– Тьфу на тебя! – и Галина как когда-то смачно плюнула на пол, Всплеснула руками и схватилась за швабру – вытереть.

А получилось так, что ушли – оба.

Санька росла полненькой, ничем не выдающейся девочкой. Не удивляла ни внешность, ни умом, ни талантами. И ходить и говорить научилась вроде бы в положенное время, но когда уже положенное готово перейти в задержку.

Галина разговаривала с ней непрерывно, смеялась, пела дочке русские и цыганские песни. Наряжала её в платьица с оборками. Белые колготки, пухлые ножки, а уж щёки…

– Ух, затискаю, – кричала Галина, сажая дочку на колени и прижимая к себе, – И в эту щеку поцелую, и в эту, и опять в эту.

Санька радостно хихикала и прижимала подбородок к шейке, чтобы мать до шейки не добралась – щекотно.

О том, что, когда и от кого Саньке передался дар, они стали задумываться позднее. Пухлая девочка была умилительно серьёзной и сосредоточенной для своих лет… Но вот это…

Началось всё с того, что Саша пришёл домой, как это часто у него бывало – смертельно усталый. В комнате возле двери стояло старое кресло, которое Галина давно порывалась выкинуть, а Саша не давал – в нём сидеть очень удобно. Вот он в него и сел, откинул голову. И не было сил встать, сбросить тяжёлые ботинки, сходить в кухню, налить себе большую кружку сладкого и очень горячего чаю.

Санька рисовала. Девочка сидела за столом. Довольно длинный уже хвост золотисто-рыжих волос перехвачен бантом. Перед Санькой лежала целая горка цветных карандашей. Она рисовала большую неуклюжую, но очень яркой расцветки бабочку.

Санька подбежала поздороваться к отцу, потом вернулась было к своему рисунку. Но почти тут же отложила его, вздохнула и отправилась в кухню. Зашумел включённый электрочайник. Через некоторое время Санька появилась с большой отцовской чашкой, полной дымящегося чая.

– Пап, – позвала она тихонько.

Саша открыл глаза, потянулся за чашкой.

– Вот прямо мечтал об этом… Как ты догадалась? – в его голосе была благодарность.

Санька чуть дёрнула плечами:

– Так ты же сказал, что об этом мечтаешь, – сказала она и вернулась к рисунку.

Тогда родители почти не обратили на это внимания.

Но дальше в стало проявляться гораздо заметнее. Санька могла даже не поворачиваться. Всё так же, не отвлекаясь от своих дел, она говорила вернувшейся из магазина матери:

– Нет мам, папа не звонил. Хорошо, что ты купила сосиски, каша мне уже до чёртиков надоела.

Галина в растерянности опускала на пол сумку, которую ещё не успела открыть.

– Пап, не покупай мне на день рождения велосипед, как вы собирались. Я хочу котёнка. Любого, ну пожалуйста…

– Может она слышала, как мы обсуждали подарок? – Саша поворачивался к Галине.

– Да ничего она не могла слышать – всплёскивала руками та, – Мы же на улице об этом говорили!

Галина поехала к своей матери и выплакалась ей.

Та отнеслась к словам дочери с большой тревогой:

– Это наше… Говорят, у меня в роду когда-то такая бабка была. Взглянет не человека – и сразу знает, что у него на душе, до донышка знает. Настолько она сильная была, что и про тех могла правду-матку сказать, кто за тридевять земель от неё. Вот знаешь….Боялись мои родичи тогда одного начальника милицейского. Потому что нелегалами были, как сейчас говорят культурно. А если проще сказать – то почти бомжами.

Жили они в доме, который на снос готовился, и погнать их оттуда собирались. Они с детьми там без света и газа обретались. На костре во дворе готовили ребятам поесть. Идти им просто было некуда. А бабка рукой махнула – не бойтесь, говорит, этого хлыща, не до нас ему. На операцию он собирается ложиться, боится не знай как, только об этом все его мысли… Да только из больницы он не выйдет.

Так и вышло. Помер этот начальник в больнице, даже операции не дождался.

И за деньги бабка этот дар не продавала. Хотя знаешь, что наша братия готова с три короба любому встречному наврать, лишь бы заработать. А она только своим говорила, всё что видела… И потому свои ее уважали и боялись.

Галина тоже испугалась проснувшегося дара своей маленькой девочки. Словно уже тогда уже предчувствовала плохое. И даже в детсадик её не отдала, чтобы не привлекать к Саньке внимания.

А потом Саша взялся за ту статью о рабах. О том, что есть в нынешнем обществе рабы, да ещё сколько! Только вот обычный обыватель над этим не задумывается, и плывёт поверху, по тёплой воде своих мелкозаботных дней, над этим страшным глубинным течением.

Саша начал собирать материал о том, как у них в области пропадают люди. И вышел на страшные цифры. Сотни таких. Сколько лет уже каждый из них числится пропащим, и полиция руки опустила, не ищет их никто. Или считает, что бесполезно уже, или не хочет искать, зная, при этом, где найти.

Саша ездил к родным пропавших, хотя обретались они иногда в дальних городах и сёлах. Отцы и матери, жёны и дети до сих пор жадно ловили хоть малую весточку о близком человеке, исчезнувшем для всех, только не для них. Родные строили какие-то версии. Говорили, что были свидетели исчезновения… Саша находил этих свидетелей.

И всё больше материала копилась у него.

– Ничего ведь нового, – говорил он Галине, – схема старая как мир. Нет работы в деревне, в посёлке маленьком. Приезжает мужик сюда, надеется заработать. И – вот так удача! – работу ему сразу предлагают. Хорошие деньги, тысяч тридцать-пятьдесят – это ж для него закачаешься. А опыт есть? Конечно, радостно докладывает он – сызмальства строил, а может – слесарил, или топором махал. Ну, вообще замечательно – прорабом будешь. Пошли, вон, в чайную, посидим, договоримся. А может, водочки?

И приходит человек в себя, уже в какой-нибудь машине, со связанными руками. И везут его на кирпичный завод, где не полста тысяч, а работа по двадцать часов в сутки, да черпак каши, да полхлеба, и колючая проволока. Документы отобрали, ни денег, ни телефона. Попробуешь сбежать, хорошо, если удастся, а поймают – изобьют смертным боем. Мол, куда ты гнида, лыжи намылил, за тебя перекупщикам деньги плачены. А то ещё хуже, кинется человек к ментам – мол, помогите, раб я, и в рабстве этом совсем дохожу. А менты тоже купленные – покивают, поржут, а потом под белы рученьки – да к прежнему хозяину. И ему накажут – следи за своим добром лучше.

– А с девчонками еще хуже, сама понимаешь, – Саша мрачнел лицом, – И маме весточку не подашь. Ещё в своей стране если… Хотя тоже – беда… А уж в случае, когда за кордон продадут… Да не зная языка, без документов, без денег… За полгода-год девчонки уже до края доходят, только подыхать. Тогда, может, на улицу вышвырнут, а, может, и добьют.