Татьяна Свичкарь - Уходить будем небом

– Почему ж это он?

– Потому что он думает. Очень громко думает: « У меня сильный расклад. Теперь и туз козырной пришёл при последней сдаче… Приятно будет поржать над этим жирным еблом».

Санька повторила слова бесстрастно – она просто читала мысли чужого человека. Как книгу. Но её слова вызвали просто сногсшибательный эффект. Раздался общий выдох, как бывает в телевизоре, когда показывают тёти Наташино любимое шоу. Санька его называет «Кто от кого родил» А тётя Наташа кричит, что она ещё маленькая, и пошла, дескать, к себе в комнату.

Человек, чьи мысли Санька озвучила, поперхнулся возмущёнными фразами. Они рвались из него все одновременно, так что он ими давился, опровергая то, что эта девчонка… хамка… посмела…. Зоя чуть слышно простонала. А Санька рванулась по коридору бегом, через двор, теряя туфли на каблуках, через кухню – вихрем, и на одеяло, лицом в подушку. До нее начало доходить, что она сморозила. Вернее, что тот дядька сморозил, вернее, она….

Совсем ночью она была вызвана пред высочайшие очи. Хозяин сидел на диване, уже в халате, красивом, цветом – как шоколад.

– Ну, – сказал он, – И что мне теперь делать? Пристрелить его? Пристрелить тебя?

Саньке было очень страшно, но она пожала плечами. Решит пристрелить – так что она может сделать?

– А откуда ты знаешь, что он думал? – вдруг спросил хозяин.

– Я знаю, – Санька недоумевала, как можно не понимать такую очевидность. Она не хвалилась своим умением, и, может быть, поэтому он стал спрашивать дальше:

– А я о чем сейчас думаю?

Санька коротко на него взглянула и опустила глаза.

– Ну? Не можешь сказать?

– Вам смешно, – буркнула Санька.

– Смешно?

– Ага. Вы просто ржёте над всем этим в душе. Но вы всё равно думаете про этого с картами: «Теперь ты у меня от страха спать не будешь. И правильно, сам знаешь….»

Хозяин помолчал. Потом спросил:

– Давно ты так можешь?

– Всегда, – сказала Санька, и стала смотреть себе под ноги.

– При мне будешь, – сказал хозяин и махнул рукой, – Теперь пошла вон…

С тех пор ей нельзя было жить в кухне, и даже вещи из её комнаты не разрешили забрать. Её повезли в магазин, и властная женщина по имени Анна, которая была чем-то вроде секретаря при хозяине, выбрала ей всё новое. Платья, блузки, юбки, туфли. Самой Саньке не позволили выбрать ничего. Одежда была дорогая, но выглядела очень скромно, не бросалась в глаза. Санька должна была обретаться в комнате при хозяине этаким неприметным воробушком. Не всегда, конечно, а только когда он с кем-то встречается.

Хотя говорить Саньке в таких ситуациях не полагалось – разве что к ней кто-нибудь обратится, Анна стала отучать её от «плебейских» по её мнению словечек, которые Санька подцепила на кухне.

– Как можно говорить вслух – матом? Ругаться – как? – поражалась Анна, вспоминая Санькин дебют,

– Но если он так думал, – упрямо возражала Санька.

Анна дрессировала её, учила чистой речи, красивому чёткому выговору, но хозяин требовал другого:

– Ты, слышь, – говорил он, – Ты, если тебя что спросят… матом не надо. А если я тебя спрашиваю – ты мне точно передавай всё, как телеграмма, поняла? Вон тот сыч белесый вчера чего хотел?

– Белесый? Он думал о каком-то вине, которое должен вам привезти в ящиках. И думал, что пятьдесят тысяч, которые он поимеет – это вполне неплохо.

Хозяин усмехался, и усмешка эта была нехорошей:

– А мне говорил…. – и хоть уши зажимай, так кто тут спрашивается, умеет ругаться, – Что ничего с этого почти не заработает. Вот чуял я, что врёт, падла сивая…

Теперь Саньке приходилось сопровождать хозяина, подобно комнатной собачонке. И сидеть в тех компаниях, где был он. И засиживаться вместе с ним до глубокой ночи, слушая разговоры этих, совершенно неинтересных ей людей. Хотя она уже клевала носом, и засыпала на обратном пути, на заднем сиденье его роскошного автомобиля.

– Что ты её всюду за собой таскаешь? – спрашивали хозяина знакомые.

Он улыбался:

– Мой талисман.

От него отступались. Эти бизнесмены, выросшие из бандитов, люди суеверные. У кого чёрная кошка, у кого серебряный крест на полбрюха, у кого девчонка-малолетка за спиной.

Когда Саньке исполнилось пятнадцать лет, он подарил ей бриллианты – кольцо с большим камнем и тяжёлые серьги. Звал её теперь: «Талисманчик мой». И в том же году насильно сделал своей любовницей. Как-то кончились его красивые, как с картинки девки, периодически возникавшие в особняке-дворце и задерживавшиеся там на месяц-два. Юная чистая Санька влекла его больше. Только он никак не мог понять, почему она не получает наслаждения от процесса, не кокетничает, не просит его о подарках, а часто теперь плачет и старается избегать его, когда только возможно. Дура! Ведь он хочет всегда держать её при себе, сколько всего он ей ещё подарит, он осыплет её драгоценностями. Он мир объедет с ней вместе. И будет так забавно слушать, как она станет рассказывать ему, что думают эти люди, которые едут с ними на круизном лайнере, и те люди которые встречаются им в портах, в заморских городах.

…В тот день он был пьян, иногда хотелось напиться так – в стельку. Но в стельку не получилось – он был не блаженно расслаблен, он находился в той стадии, когда бил и крушил… И с Санькой ему хотелось обойтись в эту ночь жёстко, скомкать её в руках, так, чтобы дыхание у неё перехватило. Она, видимо, почувствовала это и шарахнулась от него, забилась в дальний угол спальни. И ему снесло крышу. Он таскал её за волосы, и бил… часто промахиваясь пьяным кулаком, но бил – и всё ему казалось, что он бьёт слабо. И он еще ногой поддавал ей, лежавшей на полу, скорчившейся…

Она не плакала, и не кричала, но если бы он мог слышать другого человека так, как умела слышать она, он бы чувствовал искрящееся чувство ненависти, которое шло от неё, ненависти, которая была больше, чем слова…

Он оторвался от избиения шестнадцатилетней девочки как от тяжёлой работы. Майка на спине взмокла. И он почувствовал, что наконец-то может уснуть. За то он был Саньке едва ли не благодарен.

– Уф-ф… – сказал он с наслаждением и рухнул на огромную кровать лицом вниз, раскинув руки.

Санька ещё лежала. Всё тело ныло и жгло, во рту была кровь от закушенной губы. Она приподнялась на дрожащих руках, потом смогла встать на колени, и с тихим стоном, который никак уже сдержать не получалось, она поднялась. Синяки ещё не проступили хорошенько. Они лишь обозначились плотными голубыми пятнами, до которых невозможно было дотронуться.

Санька прошлёпала в гардеробную, там, на «её» полке, лежали толстые вязаные гетры и шапочка в тон. Узор со снежинками и оленями заставлял вспомнить об уюте дома… хотя бы об уюте кухни, где она росла, и откуда её тоже забрали. Санька села и натянула гетры – они доставали почти до колен. Часть синяков скроется под ними… Она комкала в руках шапочку. Ей так хотелось выплакаться – хотя бы Наташе с Марьяной. И она подумала, что добежит до кухни прямо так – в халатике и на босу ногу.