Виктор Кабанов - Жизнь и приключения вынужденного переселенца. Книга первая. Байки о бабайке

Не принято в Узбекистане, чтобы человек каждый день ходил обедать в другую чайхану. Чайханщик же отлично знал вкусы всех своих завсегдатаев. Кому поострее, кому пожиже, кому погорячее. Такой подход в первую очередь устраивал посетителей.

Вечером, когда работа по обслуживанию клиентов заканчивалась, чайхана становилась чем-то вроде клуба для мужчин этой махалли.

Здесь, у воды отдыхали от изнуряющего дневного зноя, делились новостями, играли в карты, нарды, пили чай обсуждали цены на базаре, решали вопросы когда и кому проводить свадьбу, как и когда строить дом или делать ремонт, да и мало ли что ещё требовало общего обсуждения и совета.

О свадьбах следует заметить, что никогда в махалле не могло быть две свадьбы в один день. И понятно, ведь пойти к одному соседу и не пойти к другому – это верх неуважения!

Днем в чайхане всегда были посетители. Они восседали на глиняных топчанах, прижатых к самой воде. По проходам сновали расторопный чайханщик и его помощник.

Поскольку спиртным в чайхане не торговали, а приносить и распивать было запрещено, то чайханщик приторговывал своей водкой и вином (последнее бралось в лавке напротив), услужливо разнося напитки в заварочных чайниках в целях конспирации. Все шло чинно и благородно!

Однако к вечеру кто-нибудь из посетителей, так или иначе, напивался. Начинались выяснения отношений, которые заканчивались при первом же замечании стариков, занимавших отдельный топчан. Слово старшего – закон!

Нередкими были и случаи, когда ослушников вылавливали из хауза и с позором изгоняли. Как-то все обходилось без милиции. Традиции и нравы обусловливали порядок.

* * *

В национальном плане улица, где жил Гек, представляла Ноев ковчег.

Здесь жили таджики, иранцы, армяне, русские, крымские и казанские татары, украинцы, белорусы, бухарские евреи.

Дети особо и не разбирались, кто есть кто. В их повседневном общении хватало языка, который несведущему человеку показался бы тарабарским. Это была мешанина из почти всех языков, свойственная только жителям благословенного города Самарканда. В дальнейшем этот говор стал чисто самаркандским сленгом, который и сегодня узнаваем в любой точке мира.

Население улицы обитало в саманных домах, построенных из глины, смешанной с соломой, или из сырцового кирпича. Крыши тоже ежегодно заливались глиной, смешанной с соломой.

И только гораздо позже кое-где стали появляться шиферные кровли – удовольствие это было не всем по карману, поэтому жили, как и, пожалуй, лет сто назад.

Плоские глиняные крыши были излюбленным местом для детских игр, что категорически запрещалось. В мае эти глиняные островки покрывались ковром из полевых маков.

Хорошо под вечер после изнуряющего дневного зноя собраться небольшой ватагой на одной из крыш, чтобы послушать россказни друг друга, а потом и заночевать здесь же в ночной прохладе под ласковые дуновения ветерка.

Крыши, как правило, располагались в двух—трех метрах друг от друга. Поэтому не составляло особого труда, где перепрыгивая с одной крыши на другую, где короткими перебежками по земле выбраться за город в двух – трех километрах от дома, или совершить налет на сады, в которых в разное время поспевали разные фрукты.

О сроках их созревания знали не только хозяева, но и живущая по соседству детвора.

С крыш было удобно обирать деревья, да и в случае опасности, это был удобный путь к отходу. Взрослые за налётчиками по крышам не гонялись – можно было провалиться.

В общем, несмотря на возраст, детвора не забывала и про меры безопасности. Не столько сами фрукты, сколько чувство риска, опасности, возможной погони гнали их в эти опасные путешествия.

Двор, в котором рос Гек, до Октябрьской революции был караван-сараем, то есть постоялым двором, и ничем особенным не отличался. Все те же глинобитные мазанки с низкими потолками.

Скорее всего, когда-то это были номера для постояльцев и навесы для их ослов, коней и арб, а уже позже их «национализировали», приспособили под жилье и заселили.

Самое интересное, что бывшие хозяева караван-сарая жили здесь же, и особой вражды к новым жильцам не испытывали. А, может быть, просто делали вид, что смирились.

Один общий туалет, одна колонка – коммуналка, только на земле, под открытым небом.

Справа от ворот жила семья Гектора. Две крохотные комнаты и прихожая, которая в зимнее время служила кухней. За стенкой летняя кухонка, в которой с трудом могли развернуться два человека. Двери из дома и летней кухни выходили во дворик, отгороженный от общего двора штакетником. Площадь дворика вряд ли превышала 8—10 квадратных метров. Укрытый сверху виноградником, он вмещал старый колченогий стол, стоявший вдоль заборчика, отделяющего их от соседей. Пара похожих на стол стульев, верстак шириною в одну доску, вечно заставленный вёдрами с водой. В конце верстака на столбике умывальник, под ним таз. Вот и все владения!

В полотне входной двери существовала форточка, что делало сам дом схожим с домиком дядюшки Тыквы из сказки «Чиполино». С единственной виноградной лозы ежегодно собиралось до трех ведер кишмиша.

Напротив, в двух комнатах, жили Елизавета Викторовна и баба Груня со своей снохой Ниной. В комнате Елизаветы Викторовны было одно окно. Она жила одна. Иногда её навещала младшая сестра. Редко из Ташкента наезжал сын Виктор с семьёй.

Муж Нины пропал без вести на войне, дети умерли в блокадном Ленинграде. Нина, как и многие тогда, отсидела свои десять лет, и поскольку идти ей было некуда, стала жить со своей свекровью. В их комнате окон не было вовсе. Таких глухих комнат в общем дворе было много.

Особой красотой жильцы этой комнатушки не отличались. Иссушенная невзгодами и возрастом, который для нее, казалось, остановился годах на восьмидесяти, сгорбленная баба Груня и почти такой же комплекции, но намного младше – тетя Нина. Она так и не смогла избавиться от лагерных привычек ругаться матом и курить “ Беломор».

Баба Груня нюхала табак, от которого, несмотря на всю свою немощь, чихала так, что со всех углов двора ей кричали: «Будь здорова».

Тем не менее, несмотря на всё, что им пришлось пережить, женщины были очень добры к соседским детям. У них всегда для плачущего ребенка находилась конфетка или кусочек рафинада, пусть даже и с прилипшими крошками табака.

Несколько иной, но такой же нелегкой, была и судьба Елизаветы Викторовны. Она была из дворян. Ее отец занимал высокий пост при последнем губернаторе Самарканда, о чем свидетельствовали многочисленные старинные фотографии, которые Гек с ее внуками Колькой и Ольгой с интересом рассматривали тайком от нее. Сама она показывать их не любила, хотя и были эти фотографии одними из немногих вещей, оставшихся у нее от прежней жизни.