Геннадий Мещеряков - На страницах юмор, шутки, а в душе тоска. Книга в трех частях

В этот день она погнала корову на выпас к Узеню на зорьке, ночь еще цеплялась за дома и деревья, тень от которых становилась все короче и бледнее.

Ближе к речке больше было травы, в которой поблескивала утренняя роса. Бисером разлеталась она из – под копыт Ночки, подхватываемая проснувшимся ветром. Как проказник мальчишка носился он по степи, гоняя без отдыха колючие шары перекати – поля.

Но вот встала буренка, уперлась как в стену и бабка Фима: нет речки, куда делась? Или украли? Поблескивали только алые лоскутки луж, разбросанные на дне русла, да покачивалась на берегу редкая борода тростника.

– Караул, Узень украли! – оставив на берегу Ночку, побежала бабка в Черную Падину. Восход розовел, собирая остатки ночи по буеракам и балкам. Под ногами шелестела сухая трава, сбросив росу на землю.

Вопя, застучала в калитку крайнего дома, вытаращившего от страха глаза – окна.

– Узень у нас украли! – сообщила выскочившей на стук Марфе.

– Спятила что ли? Узень – речка, как можно ее украсть?

Марфа была начитанной, в сельской библиотеке работала. Даже сейчас держала двумя руками толстенную книгу, соответствующую по объему фамилии автора – Левы Толстого.

– Я не брешу, да и собаки у меня нет, одна корова. Там на берегу речки и оставила ее.

– Надо обратиться к участковому. Эдуард Семенович разберется. Чай в клубе сидели с ним вместе лет пять.

Местного участкового звали в действительности Мотя. Когда он работал в колхозе пастухом, еще мирился, а когда надел форму и стал представителем власти на селе, посчитал несолидным.

«Сменил кличку» – говорили острые на язык самогонщики Петровы. К ним он заходил частенько, борясь со всеобщим злом. Для него всегда стояла в красном углу бутылочка светленькой двойной очистки. Как для самого дорогого гостя.

Через час бабьей ватагой, мужики еще не проспались, двинулись к Узеню. В основном – старушки, а во главе – Эдуард Семенович. Некоторые взяли в руки поломанные черенки лопат вместо тросточки, в случае чего – по башке: куда речку дели?

А участковый навесил на ремень пустую кобуру, пистолет ему никто не выдал: сомневались начальники в его благоразумии, когда переберет.

Дошли быстро и загалдели все разом, некоторые бабы постарше заголосили:

– А где наш Узень батюшка, а как мы будем жити без него, чего будем пити, чего будем ести…

– Замолчите, забодай вас комар, – прервал всех Эдуард Семенович. Факт налицо: Узеня нет. Теперь надо установить: кража это, или он сам совершил побег.

– И раньше было такое у черной падины, когда здесь еще никто не жил, – сказала бывшая библиотекарша Марфа. А знаете почему падина – черная, так назвали и наше село, в ней много росло ежевики, и она всегда казалась черной. В книжке местного краеведа Изжогова прочитала, если он не наврал конечно.

– Будя тебе, – прервали старухи. – Что будем делать без Узеня? Пруд – то высохнет. Скотина подохнет, а за ней и мы.

– Вам и так мало осталось, – буркнул Эдуард Семенович.

Из – за лесополосы словно рукой махнули.

– Что это? – перекрестились все кроме участкового, хотя и его рука уже дотянулась до козырька фуражки: струхнул он не меньше бабок.

– Разберемся, – сказал по привычке.

Решили пойти за лесопосадку всем гужом. На миру и смерть красна. Однако в руках появилось гораздо больше палок: где и когда набрали?

За лесополосой им открылась невиданная в здешних местах картина. Ревели десятки землеройных машин, срезая и убирая древние пласты земли на месте обезвоженного русла Малого Узеня. Чуть выше была отсыпана земляная плотина, перегородившая привычный путь реке, и она текла в другую сторону.

Загорелый мастер с густыми бровями и с голубыми, как утреннее небо, глазами успокоил их, объяснив, что скоро рядом с их селом разольется степное море, а Узень они временно пустили по древнему руслу в обход строительства. Он никуда не денется, его снова направят в свое русло. Теперь воды хватит с избытком для развития всех пяти близлежащих сел, заверил он селян.

– Будет водохранилище, будет степное море, – объясняла буренке ситуацию бабка Фима, срезая серпом на берегу зеленую траву и складывая ее в мешок. – Бровастый сказал, что больше будет в степи дождей, значит, больше будет травы. Заживем, Ноченька, а резать траву мне еще легко. Серп вострый, спасибо Пахому. Чай, в молодости ухаживал за мной.

В луже у берега, где были коряги, раздался всплеск, другой. «Неужели рыба?» – подумала бабка и с серпом полезла под корягу. На нее смотрела круглыми немигающими глазами и скалила острозубую пасть с клыками громадная щука. «Отлеживалась в яме, наверное, и не заметила, как увели Узень строители».

Такую щуку в Черной Падине ловили лишь раз и то неводом. Она выставила ее напоказ: соседи были рыбаками, пусть видят: и она не лыком шита. Впереди шла корова, за

ней – бабка Фима с легкой тележкой, на которой лежали мешок с травой и щука – неизвестно кто тяжелее.

Дмитрий Порфирьевич сидел на скамеечке у своего дома с расческой и линейкой в руках. Струилась вниз по животу борода, закрывала плечи грива волос. Видели вы руно, снятое только что с мериноса? Вот набросьте его на голову, и будет некое подобие Дмитрия Порфирьевича.

– Давненько тебя не видел, все пописываешь? – я о рассказах, не вообрази плохого.

– Думал, баранья шерсть сушится, а это ты, Порфирьевич, рад встречи с тобой.

– Ты всегда подначиваешь: борода, борода. Как будто другого у меня ничего нет. Лучше послушай, что тебе расскажу, может быть, используешь в своих балагурках, провел он расческой по бороде и приставил к ней линейку.

– У меня дед и прадед, и его дед носили пышные бороды, зимой шапок не носили – такая была на голове копна волос. По семейному преданию один из них поднимал привязанную к бороде годовалую свинью и получал ее в подарок, а другой, еще при царе, по его велению, тащил от дворца до дома вцепившуюся ему в бороду боярскую дочку. Чуть не умерла она от бессилья, но не разжала руки – так любила моего предка. Бороды у нас как семейная реликвия, и тут ничего не попишешь. Но всем я мешал. Как же: личики у них гладкие, выбритые, а у меня бородища.

Гнобили меня чиновники и в старые и в новые времена, не везло и в личной жизни. Работал я агрономом в пригородном совхозе, полюбил краснощекую доярку Лизу. Говорю ей: выходи за меня замуж. Смеется:

– За комок шерсти с глазами. Как целоваться с тобой?

К тому времени я дал свободу бороде, и она выросла на локоть. Да и как будто главное в жизни целоваться. Теперь Лиза мать – героиня, дюжину девочек родила. Слава Богу, не вышла тогда за меня замуж любвеобильная доярка, что бы я делал: совхоз развалился, агрономы никому не нужны, был бы дождик, был бы гром, помнишь такую поговорку?