Геннадий Мещеряков - На страницах юмор, шутки, а в душе тоска. Книга в трех частях

– Сколько? – сразу сказал пончик.

– Наворовал ты много, у нас три условия: больше – ни, ни, ни, купишь новую одежду для всех детдомовских ребят и будешь дарить каждому к празднику хорошие подарки, если, конечно, не хочешь на лесозаготовки. Наш гонорар 10 процентов от украденной тобой суммы.

– Что? Вы знаете, сколько это? – вырвалось у него.

– Знаем, поэтому и называем точно процентную ставку рефинансирования. До таких подлецов руки у государства пока не доходят, мы ему помогаем. Народная мудрость гласит: с волками жить – по-волчьи выть.

Не нарадуется жена пончика, опоясалась немного жирком. Спала с лица сухость, и стал чаще открываться рот: «Мой Ваня только о дочках и заботится – о Мане, о Тане, об Ане» – отвечает она одинаково на вопрос: как дела?

Не убегают теперь из детдома дети, зачем? К праздникам и дню рождения каждый получает по большому пакету подарков. Даже зимой стоят свежие фрукты на столах – где может быть лучше? Опер Богомазов разорвал на груди гимнастерку, доказывая бывшим сослуживцам эффективность нашего дела, а закон сейчас, аргументировал он, не обходит разве что безногий. Уравновешивает другая сторона – воры и взяточники.

Все в городке знали, что Гробов берет взятки, возмущались, но несли, как предки дань Мамаю. В других конторах брали еще больше, кажется, оставляли голыми, и некоторые выходили из кабинетов, закрывая руками по привычке интимные места.

Мы записали разговоры Гробова с посетителями. Интермедий потешнее не доводилось слышать.

– Здравствуйте, Павел Викторович, я к вам, – сказал один из них.

– Вижу, что ко мне, других тут нет.

– Я о водопроводе под домом. Сгнил. Заменить бы.

– Знаешь, сколько стоит эта работа?

– Знаю.

– Принес?

– Принес.

– Чего же риторику разводишь, Цицерон? Давай конверт.

– Добрый день, Павел Викторович. В прихожей яблоку негде упасть, думал, не прорвусь. Инвалид я. Не могу без транспорта, Хоть бы коляску – самоходку.

– А потом скатерть – самобранку, или ковер-самолет, – буркнул недовольно Гробов. – Нынче электроколяски дороже «Оки».

– Мне на машине нельзя, – отстегнул старик руку и положил на стол. Потом достал ключ, обыкновенный накидной, и, открутив гайку, снял с болта ногу.

– Ты это чего? Погоди. Давай разберемся.

– Денег у меня нет, могу только бартером, – продолжал размонтироваться старик. Вытащил зубы, глаз. Стал откручивать под животом.

– Подожди, Семен Семенович, – сразу вспомнил имя инвалида Гробов. – Я не возьму с тебя ничего. – Инвалид продолжал орудовать ключом.

– А мне все равно теперь, где раскладываться, бюрократы проклятущие.

– Маша, – закричал Гробов, – скорее сюда, – в комнату вбежала словно разрисованная акварелью секретарша.

– Быстро на склад, несите сюда инвалидную коляску – самоходку, с электрическим приводом. Семен Семенович один у нас в городе без руки, без ноги, и даже без.., – он испуганно посмотрел на руку старика, все еще откручивающую гайку.

– У вас перед входом, Павел Викторович, бумажка с надписью: «Чего же вы заходите, мимо не проходите». Ваши ребята пошутили или из ходоков кто?

– Ты чего приперся, расстроен я. Опять место под гараж просить будешь?

– В центре бы, Павел Викторович. Я ваш постоянный клиент, – достал он из кармана пухлый конверт.

– Некогда мне лясы разводить, – показал он два пальца. – Надбавка за непредвиденные расходы.

– Какой базар, начальник, – достал второй пакет посетитель.

– Ух, отошло, – погладил себя по животу Гробов. – А то приходят тут разные роботы.

Павел Викторович, ознакомившись с нашими документами и видеофильмом, согласно кивнул головой и только сказал:

– Волчья у вас хватка.

– С волками жить, по-волчьи выть, – и ему мы напомнили русскую пословицу.

Кто – то из заказчиков или обиженных кинул нас. Пришли из органов двое – наглые, без комплексов. Выбирайте, говорят, крыша или крышка, закрыть или открыть дело. А знаете? С крышей легче стало работать: ни дождя, ни снега. Лишь ветерок выдувает из кармана мелкие ассигнации. Крупные мы держим в другом месте.

Три года прошло. Потемнели ночью без света улицы городка, стиральную доску стали напоминать дороги, закрылись общественные бани. Словно иголка букашку приколола наше поселение к степи мачта ретранслятора. Жирели лишь мздоимцы и узаконенные спекулянты всех мастей.

За бездействие и коррупцию трижды выражали недоверие и смещали с должности главу муниципалитета. Чего захотели? Над ним нет другой власти. Он даже приковал себя наручниками к батарее и продолжал работать. Скажет секретарше: – Подержи листок, – и расписывается.

В такой обстановке взялись мы за дело.

– Иван Яковлевич, – зашли к нему в кабинет, – отстегните наручники, посмотрите дело. В нем все – от ваших потешных проделок в детстве до взяток и подкупа областных чиновников.

– Наручники снимать не буду, какие шустрые. Были до вас и круче. А за шантаж ответите. По судам я ходок, так и сохраняю должность.

– Все так и не так, дядя Ваня. Пробегите глазком по делу, советуем. Там есть заключение психиатрической комиссии о вашей, извините, дебильности. Другими словами, вы набитый дурак, и вам запрещено работать. Снимайте наручники и пишите заявление. Потом в сад к своим декоративным курочкам. Интересно вам, от кого мы узнали о заключении психиатров? Не хотели, но скажем: от вашей собственной жены. Пока вы сидели тут прикованные наручниками, она оттопыривалась с вашим лучшим другом и сейчас летит с ним над Атлантикой. И еще, хорошо запомните, круче, чем сейчас, можем быть только мы.

Запел Шаляпин. Костя достал мобильник, скривился. В ушах стоял гул. Голова трещала. Полный аут. Куда он летит? Зачем? Видите ли, так захотела она: не пропадать же путевке, и потом она делает ему подарок перед свадьбой, сам – то он пока ноль без палочки или палочка без ноля. Красивый, здоровенный, но деревенщина…

– Где я, спрашиваешь? Он посмотрел в иллюминатор. – А я знаю? Лечу, белые облака, как океан ледовитый. Кажется, белый медведь закусывает нерпой.

– Какие глюки, какие дозы? Не гони, завязал я. И травкой не балуюсь, за компанию с Герой если? Кстати, как она там в своем «Олимпе»? Примерила нового коня к своим оглоблям?

Что это я все время какаю? Сутки уже прошли, интересно же. А Гера, сам знаешь, любит перепрягаться. Ей до фени, есть зелень или нет, был бы мустанг необъезженный. Проснулся только? Увидишь ее, чмокни для приличия за меня, чмокни, говорю, дурак, а не зажми, скажи, на облаке в штанах лечу замаливать ее грехи. А как ты назовешь этот допотопный самолетик?

Сидящая рядом в кресле солидная дама перекрестилась и посмотрела на него с умилением.