Геннадий Мещеряков - На страницах юмор, шутки, а в душе тоска. Книга в трех частях

– Вы знаете Геру с Олимпа? – спросила она.

– А кто ее не знает. Немного с приветом, правда. Считает, что в прежней жизни богиней была. Откуда, удивляется, у нее такая ненасытная страсть к противоположному полу.

– Это мифы древней Греции. И Олимп – только гора, где живут боги.

Снова запел Шаляпин.

– Простите, сударыня, друг мне новости с земли перебрасывает. Да, да, слушаю тебя, овощ. Как корневища, не высохли? Поливаешь их регулярно? Коньяком? Не лепи. На пиво у меня всегда занимал. Чего узнал о Гере? Кстати, о ней соседка по креслу дала уточнение. Говорит, она не с Олимпа, там только боги живут. А глаза бешеные, колется, наверное. Что, что отмочила моя нареченная, когда я улетел? Всему Олимпу водки поставила? С какой радости? Квартиру я ей подарил? Да нет у меня никакой квартиры, сам живу в чулане у знакомых. Скорее всего, старый мерин Перун подарил.

– Извините, молодой человек, что вмешиваюсь в ваш содержательный разговор, но боги в Греции пили не водку, а виноградное вино, размешанное морской водой.

– Круто. Вот почему попахивает оно у Геры мочой. Только гландами закусывать.

– Историю Руси надо лучше знать, – не слушала его старая дама. – Перун – это языческий идол, божество.

– Ты даешь, сударыня. Все у тебя боги. А Перун, где жил, тоже на Олимпе? К вашему сведению, его построили к олимпийским играм, там, в ресторане, и работает Гера. А Перун, ее директор, и есть старый мерин, который еще стучит копытами. Загрузилась, сударыня. Сама – то куда летишь?

– Вообще мне нужна гора Олимп. Приснилось мне, что я была женой Зевса. Знаешь, как меня зовут?

– Не – а.

– Гера, – взгляд дамы резанул сполохом нечеловеческого огня, – и я умею перевоплощаться.

– Одна Гера тут, другая в ресторане «Олимп». Круто.

Костя осмотрел салон самолета. В немногочисленных креслах сидели одни женщины, и все смотрели пристально на него.

– Геры? – он быстро набрал номер телефона.

– Привет. Ты в ресторане? А кто рядом со мной. Твоя тетка Гера? Ты купила две путевки и одну отдала ей, чтобы следила за мной. У вас все женщины в семье Геры, почти богини? Как я понимаю Зевса. Доставалось ему. Никогда не буду в его роли. Это старый мерин оставил тебе квартиру? Перун – твой дядя, родной брат тети Геры? Полный улет. Послушай, дорогая, не нужна мне твоя хаза. Увидишь овоща, пусть не поминает меня лихом: выхожу я из самолета, дальше пойду пешком. Судя по карте, мы над Заволжьем. Если вы боги, не расшибусь и женюсь на тебе, если нет, такова судьба степного иноходца. Чао, Гера, будь богата и здорова.

Костя встал, взял тяжелую брезентовую сумку и, кивнув тете Гере, вышел из салона. Надеть парашют и шлем для него было минутным делом – это его двухсотый прыжок, а с таких самолетов он прыгал еще в армии. Аэродинамического удара он почти не почувствовал и раскрыл парашют над тихим Узенем около примкнувших к нему Баклуш, где он родился и вырос, где покачиваются на ветру выцветшие зори и вековой вяз на плотине опустил в воду высохшие ветви словно уставший путник. Он увидел на окраине деревни родительский дом, похожий на старушку – мать в ситцевом платочке, задравшего вверх голову близорукого Шарика и двух веселых гусей. Реальный мир, родина.

– Маша, купила мне новый веник? – спросил Миша.

– Купила: и тебе и маме – дубовый и березовый, не запарьтесь. Соседка наша, Анна Куприяновна, чуть не расплавилась, стала на тебя похожа, кожа да кости. Говорит, пьяный банщик плеснул на каменку вместо кваса пиво. Уснула она в парилке.

На другой день.

– Ты что наделал, Миша? Вместо дубового веника взял в баню лавровый. Я же его купила для щей. А мама по близорукости оборвала в щи твой дубовый. Наелась их и одеревенела, даже язык торчком торчит.

– На что намекаешь, Маша: чтоб я поел перед сном этих щей? Неплохо, что у тещи не двигается язык, меньше болтать будет.

– Только бы язык, Миша. Теперь в баню ее на коляске повезешь, хочет размягчить в парной окаменевшее тело.

На третий день.

– Любимый, я сегодня не пойду на работу, скажу, заболела. Минутки не дал поспать, проказник.

– Как теща, оклемалась? Это надо три круга проехать в старом трамвае по всему городу.

– Она моргала, но все отворачивались от нее, думали глухонемая или глупенькая. Ты же не стал ее ждать у бани с коляской.

– Значит, не помогла ей баня. Это сколько же она съела щей, если я возбудился с одной тарелки, словно пачку виагры проглотил.

На четвертый день.

– Миша, Маша, отхожу я, слава Богу, – крикнула из своей комнаты теща.

– Вот и все, Маша, умирает твоя мама. Надо вызывать скорую.

– Как умирает? Отходит она, слышишь, заработал язык.

– Лучше бы вообще он не работал, только руки и ноги, чтобы полы мыла и готовила.

– А кто будет отвечать по телефону, что тебя нет дома. Ты же знаешь: я не могу врать, а мама…

– Не зря она была синоптиком сорок лет. Бросит, бывало, скрученные бумажки в шапку и вытаскивает наугад погоду. Иногда совпадало.

– Так-то так, но живем мы в маминой квартире, на твою зарплату можем купить собственную только в двадцать втором веке, сомневаюсь, что нашей эры. Живем, как у Христа за пазухой. Беречь ее надо.

– Лишь бы не комментировала футбольные матчи, особенно, если играет «Спартак». Достается и судьям и комментаторам. Странно, что она не различает футбол с игрой в лапту. Вот так в каждом деле, вытягивает из шапки скрученные бумажки.

– Что ты плетешь, Миша. Без твоей тещи, а моей мамы мы бы давно разбежались, два никчемных придурка. Ты сколько раз ездил на рыбалку?

– Сто раз.

– Ни одной рыбы не поймал. Сколько написал рассказов?

– Десятка три будет.

– Все – в корзину, ни одного не опубликовал. Сколько раз ты разбивал или тебе разбивали очки? И кто покупал тебе другие?

– Ну, теща.

– Не нукай. А кто всегда прибивал к подошвам твоих ботинок каблуки?

– Я же говорю, теща.

– Скажи откровенно, что ты сделал в доме за десять лет?

– У нас домашними делами занимается твоя мама.

– И что надо делать?

– Вызывать скорую, не дай Бог отойдет.

На пятый день.

– Детки, эх и попарилась я тогда в бане. Банщик попался тот же, что и Анне Куприяновне. Говорят, он влюбился в нее, после того, как она стала стройной и изящной. Посоветовал мне банщик принять в парной на грудь спирт с перцем. Я и приняла: всю грудь сожгла. А если бы выпила, как надо было, отпели бы давно. До сих пор шелушится кожа. Теперь я березовым веником полы мою. Запарю его в тазу, и – айда. Чувствуете, какой запах, как в березовой роще.

– Как в бане, скорее, – поправил зять.

– Купила попугая и канарейку – пусть щебечут и передразнивают нас, – будто не слушала его теща. – После вениковой причуды я стала видеть ночью и могу расколоть ладонью кирпич. Так что, милый зятек, не подвернись под горячую руку.