Геннадий Мещеряков - На страницах юмор, шутки, а в душе тоска. Книга в трех частях

Всякие чудеса в решете со мной случались. Во время уборки сена уснул в копне от усталости. Когда проснулся, не поверишь, из бороды вылетела птичка – успела свить гнездо: подручного материала много, хорошо – не утка.

А в Саратове, смех, в ЗАГС опоздал, чтобы засвидетельствовать акт бракосочетания бывшего однокурсника. Дунуло ветром и прищемило бороду дверью троллейбуса, проехал нужную остановку.

Я ведь, друг мой, и артистом был, играл в детском спектакле «Золотой ключик». Пришел в школу, детвора как закричит: Карабас Барабас, Карабас Барабас, – и все, стал артистом.

А однажды спасла меня бородушка, – Дмитрий Порфирьевич ласково ее погладил, – не выворачивал бы сейчас наизнанку душу. Давно это было. Вез я из Москвы пуда два семян люцерны для размножения – подарили селекционеры из Канады: опытные образцы с невиданными в нашей засушливой зоне урожаями. В парашютной сумке вез. Шел в совхоз от автобусной остановки через навесной мост – старый, настил сгнил и часть досок выпала. Провалился я, повиснув на тросе над Узенем. Сумка – на плече, тянет вниз. Вскарабкаться на мост никак не мог, только силы потратил. О себе не думал, хотя вода весной в Узене ледяная, только о семенах. Как их спасти? Пальцы начали ослабевать, сбросить бы сумку с плеча – и нет вопросов. Только зачем же было огород городить. И вспомнил я прапрадеда, его призовую свинью. Изловчился, перекрутил несколько раз вокруг троса бороду, зажал ее рукой – и стало легче.

А тут и люди подошли. Молодые ржали, как кони, видя агронома висящего над речкой на бороде, постарше – лодку подогнали под ноги. В предания теперь попаду, как пить дать, черт побери. Борода – моя судьба, каких только приключений с ней не было?! Мы в совхозе всегда получали высокий урожай. На выставку достижений народного хозяйства меня не брали. «Если его только показывать, – подсмеивались чиновники, – пусть побреется». Не брали и в область на совещания. И лишь когда в совхозе получили по триста пудов зерна с гектара, не отвертелись, пригласили на актив.

Сел я на последнем ряду, но заметили, подошли двое, взяли за руки и – в парикмахерскую. Говорят: подстригись – и срочно в зал, а сами ушли.

Подстригли меня, стал вылитый Карл Маркс. Может быть, ностальгия у мастера была по старым временам, ходили слухи, успела она поработать секретарем райкома партии по идеологии, и образ великого бородача всегда стоял перед ее глазами. Вот и слепила копию.

Сел снова в уголке на заднем ряду зала. Увидел меня докладчик, подзывает помощника:

– Это кто там на заднем ряду? Не могу сосредоточиться, робею, больно на Карла Маркса смахивает, а мы тут такое на уши вешаем…

Выгнали меня с совещания областного актива. Да, дружище, с Марксом меня часто путали, даже падали в обморок. Зашел в общественную приемную нашей партии, объясняю, что я с вопросом о земле. В программе у вас что записано: «земля должна принадлежать тому, кто ее обрабатывает», а сейчас снова хозяева и батраки появились. Заведующая – в обморок, присутствующие мужики стали обливать ее водой, делать искусственное дыхание, сжимая груди.

Рядом находилась приемная КПРФ, и туда я зашел, а что мне терять кроме собственных цепей. Там все вытянулись в стойку, всхлипнули: «наконец-то» и запели «Марсельезу» Почему не «Интернационал»? Все время поют или причитают, блажные, прости, Господи, мою душу грешную.

Сказать тебе новость, только не смейся: нашел и я свой бизнес, а куда денешься. Пришли вчера двое, у вас, спрашивают, волосы не продаются? Покупаем дорого, до тридцати тысяч рублей за килограмм, если длина их сорок сантиметров. Столько я и за год не заработаю. Решил постричься. Волосы у меня на голове за сорок сантиметров, а на бороде еще длинней – две линейки как раз.

За год еще отрастут, и я снова постригусь. Производство волос будет непрерывным. Если смерть не испугается меня, лет до ста расти ей без старости. И никакой кризис мне не страшен.

Сгорбленная старуха сидела под яблоней и смотрела на закат. Очень любила она время, когда угасал день. Лента Узеня за огородом оставалась светлой и после того, как скрывалось солнце. Но тени густели, плащ ночи накрывал все.

Ее всегда тянуло к темным силам, и не случайно звали ведьмой. Долго не засыпала, если не сделает окружающим пакость, даже родственникам.

– Опять одна, а мир такой огромный, – вышел из огорода черт, такой как рисуют на картинках: с носом пятачком, с рожками и хвостом. Копытцами стук – стук. Она не испугалась его, даже обрадовалась, пригласила в дом.

– Пойдем, чайку попьем, поболтаем, рогатенький.

– С превеликим удовольствием, хотя ты еще не ведьма, но так тебя все зовут.

– Откуда знашь, – осмелела она и взяла его за руку.

– Откуда знашь? Оттуда. Черт я или не черт? У нас в преисподней на всех досье имеется, особенно на таких, как ты, сочувствующих.

– Хочу служить Мефистофелю, вашему главному Сатане. А если и вечную жизнь подарит, даг и душу ему отдам, как в книжке – «Фауст» называется. Все время ее читаю, другие и не открываю. Вот умище даг умище.

– Заслужить надо, хотя с этим у тебя и неплохо, а вот испытания пройти придется. А где сейчас дочь твоя?

– Не выдержала, в секту сбежала. Захотелось самостоятельности.

– Знаем, знаем. Ни детства у нее не было, ни друзей. Семь классов едва окончила и – в обтирщицы тепловозов: все время в яме, там и зачали с пьяным слесарем внука твоего. В секту хлыстов, говоришь, сбежала? Это хорошо: наша бесовская секта. Ты душу истязала, там – тело. Самогоночку продолжаешь гнать?

– Без нее как прожить?

– Без нее можно, с ней нельзя, – черт засмеялся, прикрыв лукаво копытом свиную рожу. – От твоего самогона загнулись и попали к нам восемь здоровенных мужиков, остальные на подходе. Молодец, зачтется. А внук твой как, учится?

– Внук тоже захотел самостоятельности, не укоротила, хуть и делала все, что можно и не можно.

– Разбирали мы дело. Денег у тебя полно, все чулки забиты, а он перебивается с хлеба на квас, зимой ходит в твоих войлочных ботах «прощай молодость». Но игрушки, как в детстве, любит мастерить. Смотри, из тебя чучело сделает, – снова захихикал черт. – Злишься на него, что Бабой Ягой обозвал?

– А посмотрела я в зеркало, переборщил он, – взъерепенилась старуха. – До Бабы Яги мне еще далеко, хотя, признаю, нос загнулся к самой губе и зуб один всего остался.

– Ладно, ладно, не кипятись. Меньше надо сидеть на трубе и самой ее чистить. Падала с трубы? Вот – вот, падала. Тут уж и метлу, и ступу тебе приписали. – Черт глотнул горячий чай. – А внук твой с головой. Пошел учиться, где есть общежитие, денег за учебу не берут. Умных противников всегда следует уважать.