Ольга Краузе - За фасадом того сада. Исторические повести

После окончания института актрису приняли работать в один столичный театр. Там она пришлась ко двору и ей как-то сразу дали много значимых ролей. Вот только характер… Взяла и обсыпала дустом костюм администратора! Устроили товарищеский суд. Мол, почему это сделала? А она говорит: «Вы что, не знаете, для чего дуст? Для уничтожения паразитов…» Так и наживала врагов. А без врагов-то какая может быть борьба?

Междугородний роман с актрисой у Эрны растянулся на долгие годы. Актриса-то может по сторонам и смотрела, а вот у Эрны она была одним светом в окошке.

Незаметно пенсионный возраст подступил. От райкомовской должности ничего, кроме персональной пенсии она не поимела. Как жила в десятиметровой комнатенке, в коммуналке на Зверинской, так в ней и осталась. Одинокой-то в коммуналке надежнее, если что и скорую соседи вызовут, и за хлебом будет кому сходить.

А тут у любимой актрисы умерла свекровь. На свекрови там весь дом держался. Она и хозяйство вела, и за внучкой смотрела. Ну, насчет приходящей домработницы вроде бы уже договорились, а вот музыкальную школу девочке придется бросить. Школа далеко, возить некому. Как это некому, а Эрна?

Эрна примчалась сразу, не раздумывая. И началась совместная семейная жизнь, которая устраивала всех, кроме актрисы. О, как ее раздражала эта солдафонская латышка! И все-то у нее на своем месте, и везде-то порядок, и с супругом ее она спелась, за политику воркуют только так, и дочка в ней души не чает. И, ведь попрекнуть нечем – не за зарплату служит, на свои живет. Эрна быстро почувствовала на себе раздражение и неприязнь любимой женщины. Самое верное – плюнуть, развернуться и уехать домой, в Ленинград. Но оставалась девочка, которая привязалась к ней. И сама Эрна к ребенку, как к родному прикипела так, что без боли не оторваться. И жила, и терпела до последнего. Последнее было на очередные летние каникулы, когда она уже, как обычно, собиралась с девочкой ехать на отдых к родственникам в Сигулду, актриса заявила, что дочь поедет с мужем на его съемки в Самарканд и что на этих съемках присутствие Эрны не предусмотрено. При этом разговоре дочка была насильно заперта в ее комнате, а красный как рак супруг, не смея поднять глаз, молча разглядывал паркет под ногами.

Эрна не поехала в Сигулду. Тошно бы ей там было. Она уже привыкла бывать в тех краях со своей воспитанницей, да и родичи девочку полюбили. Были бы расспросы. Только сердце надрывать. Вернулась в свою коммуналку вовремя. Как раз кузен из Днепропетровска в командировку на согласование очередного проекта прибыл и к ней нагрянул. У кузена дома бардак – жена ушла к любовнику, у дочек переходный период, так что они чудят нешуточно. Младшая, еще куда ни шло, а вот старшая… Эрна долго не думала и поехала к кузену в Днепропетровск обуздывать отбившихся от рук племянниц. Она быстро разобралась, что к чему.

– Старшая у тебя, хоть и оторва, но вся на виду, а вот младшая… В тихом омуте черти водятся. Я пожалуй, у тебя старшую заберу. В Питере больше возможностей для ее активности.

– Где там тебе с ней в одной комнатенке ютиться?

– Ничего, авось не подеремся, а пока я жива, может, и успею ее энергию в нужное русло направить.

– Последний год учебы. Пусть уж здесь школу закончит.

– Ладно, тогда сейчас, на все каникулы ее заберу. И тебе легче, и мне веселее.

Как принято писать в подобных случаях: Эти каникулы стали поворотной точкой в судьбе Эрниной племянницы. Если до Эрны та бредила стихами Есенина и была глубоко убеждена, что настоящий поэт обязательно должен быть пьяницей, то Эрна успела ее убедить в обратном. Она прекрасно поняла причину душевной дисгармонии девушки и стала подсовывать ей нужную литературу. А еще, как бы ненароком, сводила девушку вечером в Катькин сад и все наглядно растолковала.

– Гляди и запоминай, это закон эстетики: девушка-пацанка под хмельком, мила и пикантна, такую у французов называют инженю, а мужеподобная пьяная баба смотрится отвратительно и как называется, лучше тебе не знать. С возрастом, надо стать Жорж Санд, чтобы позволить себе носить то, что хочется.

Осенью все вернулись на свои места, и только Эрна осталась в Ленинграде. Она не была совсем-то одинока. Фронтовые подруги никогда ее не забывали. То на дачу позовут, то просто в гости. Она и умерла в гостях у одной из подруг в начале следующего лета.

На похоронах были все: и родные, и бывшие коллеги, и подруги, и актрисин супруг с дочкой. Не было только самой актрисы. Наверное, очень занята была.

Плакать, даже тайком, Лёке унизительно, а тем более прослезиться у всех на виду. Там, в траурном зале крематория, она еще как-то держалась, а на поминках выскочила из-за стола и убежала на улицу. Знала, что как только подруги и сослуживцы тетки Эрны разойдутся – родичи начнут делить барахло. Барахло это, конечно, грубо сказано: полное собрание сочинений посмертного издания Чехова, дореволюционные книги Достоевского, Амфитеатрова и Данилевского, старинный столовый сервиз… и совсем новые телевизор с холодильником. Никто не знает про ее дневник. Только Лёка знала, что Эрна каждый вечер, перед сном, доставала толстый гроссбух в коленкоровом переплете и садилась писать. Писала не больше четверти часа, но не пропускала сей ритуал никогда. Лёка знала, потому что прожила у нее все прошлое лето. И этим летом собиралась именно к ней. Ей было все равно куда поступать после школы, лишь бы уехать к Эрне. Ведь если бы не тетка с ее боевыми подругами, Лёка еще долго считала бы себя уродиной и извращенкой.

Дневник она прихватила сразу, как только вернулась с отцом из больничного морга в Эрнину комнату, чтобы собрать одежду для похорон. Сокровенные страницы про жизнь и страстную, самоотверженную любовь, о которой не пишут в книгах. Нет у Лёки права на этот дневник. Она его прочтет, сколько успеет и отдаст заплаканной девочке из Москвы, дочери той самой артистки, которая разбила Эрнино сердце.

Пора было уезжать обратно в Днепропетровск. Нельзя терять время, надо куда-то успеть поступить и учиться дальше. Наверное, Лёка так бы и уехала, но Эрнина боевая подруга Майя Васильевна предложила погостить у нее и попытаться поступить куда-нибудь в Ленинграде.

– Поступишь, общежитие дадут, тогда и съедешь. Я же вижу, что ты не хочешь из Ленинграда уезжать. Не поступишь, так здесь полно рабочих мест, по которым койку в общежитии дают. Обратно всегда успеешь вернуться, ты здесь себя попробуй.

Так Лёка и осталась в Питере.

И чего ради приспичило в ту школу? Просто увидела в трамвае девушку в форме с курсантскими погонами и не постеснялась подойти.