Леонид Левкович - Клуб «Апатия». Роман

Я днями и ночами думал о себе, о своей жизни, искал, за что можно зацепиться в этом мире, где нет больше твердых ориентиров и, как выясняется, никогда и не было. А были лишь иллюзии, избавляющие большинство людей от страха и позволяющие меньшинству иметь власть, деньги, силу, свободу в осуществлении желаемого. Я понял, что я не верю, не верю вообще ничему вовне, и всё, что я делаю, на что уходят мои силы – это пытаюсь не потерять остатков той единственной веры, что у меня еще осталась – веры собственным глазам, ушам и способности составлять суждения.

Я хотел рассказать, что до первого снега был по сути несчастен и очень тяжело переносил это. Потом выпал снег…

Любовь сильное чувство, но оно не абсолютно, оно ничего не решает и часто слишком быстро заканчивается; и если уж на то пошло – вторых половинок ни у кого нет – мы просто случайно знакомимся с разными людьми и влюбляемся по внутренней своей потребности в более-менее нам симпатичных и подходящих. Не будь Даши, на её месте был бы кто-нибудь другой. Все это не уменьшает силы воздействия этого чувства на человека. Любовь способна побудить, подтолкнуть к подвигу, затуманить разум, сделать счастливым или несчастным – это просто сильное чувство, а ни какая не идея. Из любви невозможно получить никаких философских выводов.

Вера по природе своей – то же, что и любовь.

Я много еще чего хотел сказать Агате, уверенный, что она всё поймет, а если чего-то и не поймет, то спросит. Я хотел сказать о своем самолюбии, о самооценке, о том, что порою мучаюсь мыслями о собственной неполноценности, что мешает мне нормально общаться с людьми; что даже сейчас я тем больше робею перед ней, чем больше она мне нравится. Хотел сказать о деньгах: что когда я один, они мне совсем не нужны, но как только появляется общение с людьми, то мне становится понятно, что я беден, как церковная крыса.

Я много чего мог наговорить в эту ночь Агате, стоя у подъезда, но надо было уже говорить. Агата ждала, она надеялась, что мне удастся подобрать верные слова.

– Это всё красиво, – начал я, – но… ненавидеть или не ненавидеть для меня не имеет решающего значения, по крайней мере, до тех пор, пока я не решил, куда мне идти. Если я способен различить внутри себя что лучше, а что хуже, то естественным образом я увижу, что мне мешает, от чего нужно избавиться. Вот тут-то здоровая агрессия и поможет. Но с другой стороны необходимость в ней не будет так уж и велика – двигаясь к лучшему по внутренней своей лестнице, я буду заботиться только о следующей ступени, верхней, иногда оглядываясь назад. Главное – это различать, куда двигаться. Я могу полагаться только на интуицию. Я бы хотел найти эту гипотетическую лестницу внутри себя и примерно представить, куда она ведет. И главное не смотреть на общую социальную лестницу. Эта вавилонская лестница замусорена и уродлива, ясно, куда она ведёт, и мне совсем туда не хочется. У меня, наверно, свой путь. Я просто ещё не знаю, куда мне идти.

И я замолчал.

Агата слушала меня, слегка приоткрыв рот и широко распахнув глаза. Её лицо выражало примерно следующее: «Что это за чудо передо мной стоит?» Она набрала в легкие воздуха, собираясь что-то ответить, но вдруг, вся преобразившись, изобразила из себя нечто странное и непонятным образом взволновавшее меня. Она привстала на цыпочках, подняла вверх и развела чуть в стороны руки, согнула вниз кисти, расставила ноги, вытянула стан, неестественно наклонила голову, скосив в бок нижнюю челюсть, выпучила глаза и закачалась из стороны в сторону всем корпусом, переступая на негнущихся ногах. Это был какой-то странный деревянный пиннокио-эпилептик или какая-то кукла на шесте, раскачиваемая из стороны в сторону на ярмарке. Глаза её остекленели. Размахивая руками палками, это существо делало вид, что идет ко мне, и оставалось на месте. Я остолбенел, не зная, что и подумать. Все мысли разом из головы исчезли.

Агата опустила руки, выровнялась и пришла в свое нормальное состояние; озорно улыбаясь, она любовалась произведенным эффектом. Всё это она проделала специально – но это невероятно, и как она до такого додумалась? Это был ответ на мою тираду, возможно, издевательский, выраженный при помощи самодельной странной пантомимы.

– Что… это? – промямлил я, бессмысленно улыбаясь.

– Пойдем, – сказала Агата, взяла меня за руку и повела к двери подъезда. Я, деморализованный, поплелся за ней, как бычок на веревочке.

«Ты приглашаешь меня в гости?» – нечто подобное этому бормотал я.

Мы поднялись на лифте на четвертый этаж. В лифте, слабо освещенном лампочкой, Агата, улыбаясь, смотрела на меня и ничего не говорила.

Мы вошли в квартиру. Агата включила в прихожей свет, не отводя от меня улыбающихся глаз, сняла свой тонкий дубленый жакет, наклонилась и принялась расшнуровывать гриндерсы (мощные черные ботинки). Я снял курточку и повесил на вешалку.

Прихожая была отделана светлым деревом. Два светильника в плафонах в виде лилий по бокам овального зеркала всё мягко освещали. Уже здесь я почувствовал тонкую атмосферу этого жилища, еле уловимый запах – свежесть с добавлением запаха вишневых косточек. Мне он понравился – это был запах Агаты.

Мы прошли в комнату, Агата включила бра на стене возле дивана и маленькую настольную лампу розового абажура, стоящую на полу. Комната была одна, зато большая. За широким окном, задернутым плотными цвета металлик шторами находился балкон. Еще имелись кухня, тоже достаточно обширная, и ванная, вся отделанная черным кафелем. Сама ванна была розовая.

Меня поразил интерьер квартиры. По сравнению с моей убогой лачугой здесь всё было просто шикарно, точнее, элегантно, красиво, современно. Мебель, по-видимому, была куплена недавно – от неё исходил еще тонкий запах магазина: большой угловой диван, раскладывающийся в двуспальную кровать, кресло в одном наборе с диваном, журнальный столик прямоугольной формы, компьютерный стол с компьютером, софа, небольшой сервант с зеркалами и подсветкой, пара стульев – всё выглядело безупречно. Еще имелся шкаф-купе, предназначенный под гардероб. Телевизора не было и музыкального центра тоже – всё это заменял Агате компьютер с большим монитором и пятью разнокалиберными колонками. Агата подошла к компьютеру, произвела мышкой какие-то манипуляции, экран монитора замерцал, и откуда-то отовсюду полилась приятная музыка не известной мне готической группы. В музыке улавливались индийские мотивы. На полу лежал мягкий светло-коричневый с зелеными и синими геометрическими фигурами ковер. Узор ковра был выполнен на мотивы Кандинского.

Половина журнального столика была заставлена различными большими и маленькими, причудливо отекшими и только начатыми свечами. Они стояли плотно, некоторые – в подсвечниках или чашечках, другие – прямо на столе, покрытом застывшими потоками воска и парафина. Рядом с этим фантастическим лесом свечей стояла черная чашка с остатками кофе, лежали три белых кубика игральных костей и зажигалка. Рядом с зажигалкой топорщилась фольгой обертка от шоколада.