Владимир Ермолин - Прогулки с Чарой. Из жизни неправильного пуделя

«Можно погладить вашу собачку?» Девушка склонилась над Чарой. «Можно, – говорю, – а для чего же она еще предназначена?» Осталось во мне это фантомное ощущение, что с девушками непременно надо пошутить. Та погладила терпеливо замершую пуделиху и пошла себе дальше. Чара, не взглянув на меня, побежала вперед. Все мои попытки подозвать собаку ничем не увенчались. Она даже не поворачивала головы. Начинаю идти я, снимается с места она.

Останавливаюсь. Она стоит, но смотрит вперед. Игнорирует. Все ясно – обиделась. Сел на скамейку и начал извиняться: ну, прости, глупость сказал, ты, конечно, не только красавица, но и умница, ты предназначена для многого – охранять дом, искать мои тапочки, играть с мячиком, гоняться за бабочками, делать все, что захочешь, ты – личность! Ну, прости меня! Чара поворачивает ко мне свою мордаху. Встает и медленно подходит. Садится рядом. Простила. Беда мне с этими девами.

У шпица Чапика обнаружили патологию митрального клапана. Нужна операция. И она стоит денег. У хозяйки Чапика кроме пенсии – ничего. Все это она рассказывает нам ранним утром. Собралось собак штук семь. Чапик стоит в сторонке, чуть покашливает. И Чара не лезет в общую кучу, как всегда. Держится рядом с дружком детства. Показываю ему сушку – семенит ко мне, встает на задние лапы и тянется своей рыжей бурундучьей мордочкой. Слышу уверенный баритон хозяина овчарки Инги. Старый моряк, мой приятель. Он говорит так: «У нас тут две тысячи народу вокруг живет, собак за сотню будет. Короче, шапку по кругу! Анна Николаевна, вы координатор. Объявление я распечатаю, Наташка, Катя вам расклеить». Закипела работа. Это утром было. А сейчас, вечером, вышли с Чарой – хозяйка Чапика снимает со столба объявление: «Он у меня деликатный был. Вот, ушел, чтобы никого не беспокоить». Не успеваем. Часто, не успеваем.

Идем по аллее парка с Пыжиком и его болонкой. Как зовут болонку, не запомнил. А Пыжиком его мысленно прозвал еще зимой, когда он хвастался во дворе новой пыжиковой шапкой. Чара, всегда чутко улавливающая симпатии и антипатии хозяина, эту пару не любит. Что выражается в дистанции – бежит далеко впереди и не оглядывается. Поравнялись с рабочими-озеленителями. Сажают молодые клены. Пыжик подходит к одному из них: «Ну-ка, Будулай, дай-ка лопату». Это у него манера такая – обращаться к незнакомым работягам как ни попадя. Нашего дворника Рахима может назвать Абдулой, Чингисханом или, вдруг, Максимкой, но никогда – Рахимом. Парень в оранжевой куртке протягивает ему лопату. «Прямее! – прикрикнул Пыжик на другого, что держит ствол дерева, – Прямее, говорю!» Кинул земли на четверть лопаты и отдал инструмент обратно. Победно посмотрел на меня: «Вот так-то. Сына сделал, дом построил, а теперь и дерево посадил. И не обязательно самому упираться». И заколыхался округлым пузцом. «Надеюсь, – сказал я, – хотя бы с сыном по-другому было». С тех пор, завидев нас, сворачивает в сторону. Что нас с Чарой совсем не огорчает.

В Кусковском парке мы с Чарой увидели настоящего волка. Его держали в какой-то сложной упряжи два мужика. Третий управлял светом. Четвертый держал сбоку щит. Пятый вертелся с фотоаппаратом. Фотосессия серого на фоне старинной усадьбы. Пошли дальше, а мне вспомнилось… «Сиди!» – сказал дядька. А как тут сидеть, когда к тебе в лодку запрыгивает волк. Мы возвращались с рыбалки. В эти дни, когда река разлилась по всей округе, рыбачить было, честно говоря, глупо. Пустыми плыли. На клочке невесть чего, то ли плывуна, то ли затопленной коряги переминался с лапы на лапу волк. Крупный, матерый. У нас дома, во дворе, был охотничий пес Урман, так он и до холки зверюге не достал бы. Похоже, у зверя что-то было с лапой. Он держал ее на весу. Да и выглядел истощавшим и ослабленным. Волк не искал спасения у человека. Он понимал, человек ему – враг. Потому, лишь глянув на нас моментом, отвернулся. Мимо ли проплывут, саданут ли огнем – их дело. Дядя, старый охотник, человек немногословный, всегда принимавший решения сам, подгреб к зверюге и тот несколько неловко, но сразу прыгнул в лодку. Сколько он простоял на трех лапах в окружении воды, неизвестно. Но, судя по тому, как его колотило – долго простоял. Дядька сидел на корме, тихо поджимая «Вихрь». Я же умостился на носу, закрывшись телогрейкой. Волчара сначала топтался туда-сюда, потом присел на дно. Сказать, что он расслабился, да ни Боже мой. Его широкая, лобастая морда ни разу не опустилась на лапы. Желтые глаза не мигали. Было понятно, сунь ему руку – отхватит. Дядька мне пригрозил: «Сиди, зимогор, не дергайся!» Подогнал лодку к сухому берегу. Только она ткнулась бортом – волк тут же шмыгнул вон. Чуть припустил на своих троих, да вдруг остановился. Смотрел на нас. Он не понимал, как это – от таких двух, пахнувших бедой существ, да вдруг спасение. Несмотря на лапу, он был в своей силе, мог задрать любого из нас, но стоял и смотрел на лодку и двух людей. Ему что-то открылось. Что? Что-то… Мой дядя, мой любимый, давно умерший дядя сказал тогда: «Пусть живет». И этот его наказ я никогда не нарушил. Пусть живут…

«Съездил сейчас в Ашан, накупил продуктов на десять тысяч. Потом к приятелю, он черную икру толкает всего по 7 тысяч за баночку, люблю. Купил вот жене на 8 марта вазу богемского стекла, цветы заказал, букет привезут утром с курьером. Сверху пару тысяч и никаких забот. Удобно. Сейчас поеду Петьке, – он кивнул на бульдожку Петру, – немецкие ботиночки покупать». Попрощался с нами и пошел, потянув за поводок белобрысую упрямицу. Мы, трое пенсионеров, угрюмо рассматривали своих четвероногих босоножек. А те завороженными взглядами провожали уходящую Петру. Воцарилось молчание. И надо было бы что-то сказать для приличия, но темы не находилось. «Ладно, – сказал бывший главный техник местной ТЭЦ, а ныне пенсионер, как сам себя окрестил, „дворового масштаба“. – Пойду». Старушка колли поднялась за хозяином. «Так, о чем это мы?» – попытался я как-то реанимировать беседу, которую мы вели, когда к нам подошел хозяин Петры. «Ни о чем», – не очень вежливо ответил другой пенсионер, бывший майор-ракетчик, проживающей с женой, дочерью и малюткой-внучкой в двухкомнатной квартире. И, свистнув свою двортерьершу, удалился сердитым шагом. Мы с Чарой остались одни. «Ты любишь черную икру?» – спросил я собаку. Она перебрала лапками и что-то пискнула, в смысле – не очень. «И я не очень. Так в чем же дело?!» И пошли мы домой.

У меня над головой с утра до вечера идет рабочий процесс. Чара забилась под стол, лапами морду прикрыла. И уже не лает. Чего лаять, когда своего лая не слышишь. Судя по долбежу, сверлежу, визгу пил и мощному мату, со стапелей готовятся спускать «Гото Предестинацию», первый линейный корабль русского флота. Будь там что-то иное, ей—богу, давно бы уже поднялся туда с огнеметом. Но мысль о том, что терплю ради великого дела, утишает мою ярость и заставляет лишь сопереживать – успеют ли к 27 апреля, как установил Государь? Нынче стоим с соседом на лестничной площадке, погоду обсуждаем. Смотрю, поднимаются четверо бородатых мужиков, на плечах корабельная пушка. «Последняя, – спрашиваю, – пятьдесят восьмая?» – «Она самая, батюшка, – отвечает один, – она родимая». И посветлело у меня на сердце – скоро, значит, конец. А сосед и ухом не повел, все про похолодание талдычит. Ему-то что, не над его головой мощь Российского флота закладывается.