Елена Чиркова - Оставьте ангелов без работы

– Уходи! – Нечеловеческим голосом завопила она. – Убирайся, а то кипяток на башку вылью.

Сарафанное радио долго молчать не стало. Как говориться, на каждый роток не накинешь платок. Меня новость о расправе Рыжей Томы над матерью застала днем, после того, как уроки в школе закончились. Я шла по направлению к дому. И помню, что чувствовала себя отвратительно. На душе скреблись кошки. Мой путь пролегал мимо магазина. Еще издали я увидела, что у сельповского крылечка толпятся Шулятьиха, Надька Бомбовоз и еще несколько деревенских теток. Холодок пробежал у меня вдоль загривка, когда я почувствовала на себе их цепкие, выворачивающие мое нутро, алчные взгляды. Я поняла: они обсуждают мать.

Как только я начала приближаться, жоп-кружок, затаился, притих.

– Ты Геля дома-то была? – У Бомбовозихи, у первой прорезался голос. – Маму видела?

– Нет. А что? – Ослабев вдруг от накатившей волны ужаса и страха, выдавила я из себя «глухие» невнятные слова. – Что-то случилось?

– Да, нет. Не бойся. Не случилось. – Успокоила меня Бомбовоз. – Мама твоя прихворнула. Отлежится немножко и все хорошо будет.

Я собралась было пройти мимо, но мне не дали.

– Говорят, это ты теть Томе – то позвонила? – Пошла напролом Шулятьева, – Говорят, твой голосок в телефонной трубке-то прозвучал.

Я стояла, молча таращила глаза.

– Не напирай на девчонку. – Вступилась Бомбовоз. – Мала она еще, чтобы со взрослыми разговоры разговаривать.

– А доносить на свою родную мать не маленькая? – Съязвила Шулятьха. – Ну и змею же Маринка у себя на шее пригрела. Так ведь сама виновата. Одевает девку едва-едва. Не кормит. Вон пришла вчера к нам, голодная, как собака. Хлеба ей дали, так она его весь до крошки съела.

– Неправда все это! Вы врете. – Заорала я. – Мама меня нормально кормит. Она вообще ни в чем не виновата!

– Ага, не виновата. – Хмыкнула Шулятьиха. – Сука не захочет, кобель не вскочит.

Я стояла и чувствовала, как нарастало во мне желание ножом вспороть себе вены, отомстить себе самой за предательство матери. Нужно было торопиться, сделать это прямо сейчас.

Я бросилась к дому. Вбежала в нашу коморку. Марина лежала в той самой позе, что и вчера.

– Спит. – Подумала я. – Если резать вены, вдруг больно будет, вдруг наделаю шуму?

Я решила съесть таблетки. Тихонечко вытянула из серванта коробку с лекарствами. Утащила на кухню, начала лихорадочно выколупывать таблетки из упаковок. Складывала в пригоршню, резко закидывала в горло, глотала, запивая водой из стакана. Я уже не соображала, что делаю, когда почувствовала, как Марина больно сдавила мне запястье.

Потом все было, как в тумане. Мать, согнув меня в животе, сунула в мой рот свою руку. Я блевала на пол желтой воздушной пеной (в школе давали яичницу). В пене плавали не успевшие раствориться таблетки, похожие на катышки пенопласта.

Конечно же, я осталась жива. Мариша много лет проработала в приюте. Пусть в столовке. Но первую помощь оказать она мне смогла.

Мои отношения с материю с того дня совсем не заладились. Она не устроила мне разборок. Не плакала. Не кричала. Ходила недоступная. Холодная. Молчаливая.

Мне казалось, что с того самого дня она принялась ждать, когда я уеду. Это был хороший выход для нас обеих.

Я любила мать. Но как «растопить лед» я не знала. Марина не шла на сближение. Я чувствовала себя ненужной, заброшенной, одинокой.

Что мне оставалось делать?

Я стала мечтать о том, чтобы поскорей закончить восьмилетку и уехать в город, поступать в кулинарное профтехучилище.

…И вот я уже неделю пакую чемодан. Билет на рейсовый автобус до Перми куплен, третий день лежит в почетно-укромном месте: в лакированной деревянной шкатулочке, стоящей в серванте.

Моя юность совпала с девяностыми, потянувшими за собой телевизионные сеансы Кашпировского, нескончаемые сериалы про «Просто Марию» и «Рабыню Изауру», новых русских в «малиновых» пиджаках, крутой разгул мошенников и хулиганов, а так же повальный дефицит.

Однако, все перечисленные компоненты были как соль, приправа и перец к жизни всякого тогдашнего человека. И городская веселая пора мелькала передо мной счастливыми днями, подобно камушкам в игрушечном калейдоскопе. Я молодой козой спешила везде успеть. И успевала.

В общежитии, где я тогда поселилась, нас, студенток-поварих называли «поварешками». Еще говорили, что все «поварешки» рано или поздно обязательно растолстеют, и что, дескать, у нас от горячо пылающих плит всегда морды красные.

Я нисколечко не сердилась на будущих швей-мотористок, и парикмахерш. Выбранная профессия мне очень нравилась. Я мечтала варить наваристые харчо и рассольники огромными кастрюлями в рабочей столовой. Примерно, как Тося в фильме «Девчата».

Мечтала, что на обед будут приходить молодые сильные парни с соседней стройки, а я, Ангелина Скороходова, тут как тут.

– Вам, шницель или рыбную котлетку, молодой человек? – Вежливо спрошу я изрядно проголодавшегося красавца.

– Мне то и другое, – ответит он, с взволнованным интересом вглядываясь в мое лицо. – Еще и борщ.

А я, плюхнув в бардовый свекольный суп двойную порцию сметаны, зардеюсь вдруг щеками и томно качну, уже начавшим округляться, соблазнительным женским бедром.

Парень отведает моей вкусной стряпни, и поведет за собой, в светлые заоблачные дали.

Примерно так представлялась мне мое незатейливое будущее.

Но и настоящая жизнь была неплоха. В общежитской комнатке, обустроенной на четверых, было хоть и «кучно, зато не скучно».

– Ну что, девчонки, настроенье каково? – Каждое утро орала я свою коронную речевку.

– Во!!! – Вопили девчонки, вытянув вперед большой палец.

Мы делились вкусной картошкой, виртуозно поджаренной на сале, продающемся тогда в магазинах в виде белесых прямоугольных глыб. Учили друг друга, делать лак для волос из воды с сахаром, а тени для век – из глазури от новогодних игрушек. В общем, дружили.

Особо крепкие отношения у меня сложились с Наташей Синицыной, девушкой скромной, душевной и очень красивой.

У Наташи русая «богатая» коса болталась ниже попы. Когда Наталья шла по городу в короткой юбке, то ветер-шалун, коварно поддувая сзади, забрасывал косу девушке между ног. Та шла с заячьим хвостиком впереди.

– Слушай, Наташка, ты или юбку длинную одевай, либо косу закручивай. – Не без зависти, наставляла я свою приятельницу. – Гляди, на тебя все оборачиваются.

Прохожие, и впрямь, оборачивались, глазели на «заячий хвостик» и на Наташкину красоту.

Я же, коротко стриженная, порывистая в движениях и суждениях, внешне смахивала на пацаненка. Безусловной женской нежности – вот чего мне не хватало.