Фил Ахмад - Табаш

Сгибался в три погибели, пролезая под вагонами. Отсчитывал шагами мелькавшие под ногами черные просмоленные шпалы. Подобно канатоходцу балансировал на скользких, до блеска отполированных вагонными колесами, рельсах. Словно разведчик во вражеском стане пристально вглядывался в нескончаемую, кладбищенски ровную череду молчаливо стоящих железных коробок. Изрядно уставший от утомительных выискиваний я присел на насыпь, чтобы перевести дух. Закурив, огляделся. Вдруг, бросив случайный взгляд под ближайший вагон, сквозь просвет между колесными парами узрел свою зеленую надежду, одиноко попыхивающую сизым дымком в дальнем тупике парка. Моя усталость мгновенно улетучилась! Щелчком отбросив в сторону недокуренную сигарету, я как на крыльях, взлетел со своего места. Не упуская из виду долгожданную цель, сломя голову на четвереньках рванул под состав. Второпях соскользнул с отполированной рельсы, упал на острый гравий насыпи и болезненно ударился коленом о камни. Потерев рукой ушибленное место, я снова упрямо полез под вагон. Там неосторожно зацепился специально одетой по случаю новой фирменной рубашкой за ржавый крюк, подло торчащий наружу. В попытках высвободится из ловушки, я машинально всем телом дернулся вперед и тонкая иноземная ткань на спине с треском порвалась. Но сейчас эта бытовая мелочь и ноющая от боли нога не имели абсолютно никакого значения. Ведь впереди меня ожидали более важные, чем какие-то порванные рубахи, синяки и ушибы, великие железнодорожные Дела и долгожданный финансовый успех. Колено саднило и кровоточило. Превозмогая боль, припадая на ушибленную ногу, я метнулся к моей цели так, что щебенка под ногами с шуршанием разлеталась в стороны. Около вагона, не переводя дыхания, поднял с насыпи небольшой камешек и что есть силы постучал по железной обшивке. На мой стук никто не отозвался. Тогда я взял камень поувесистей и, сбивая краску, стал настойчиво колотить в железную стену вагона уже более напористо. Наконец, мой обостренный слух уловил доносящееся изнутри шевеление. Шторка на одном из окон отодвинулась и за мутным стеклом проявилось и замаячило чье-то лицо, с любопытством приникшее к образовавшейся щели. Обрадованный присутствием живой души, я помахал незнакомцу рукой в знак приветствия и показал жестами, что мне нужно каким-то образом попасть внутрь. Шторка задернулась. Из нутра вагона донеслось глухое покашливание и послышались шаркающие в сторону тамбура шаги. Раздался глухой металлический щелчок и тяжелая входная дверь, лязгнув железом о ржавое днище тамбурной площадки, со скрежетом распахнулась. Из дверного проема выглянул бомжеватого типа худощавый человек в куцей, затасканной поварской куртежке. Обут он был в потерявшие свой первоначальный цвет истоптанные домашние тапки на босу ногу. В одном из них зияла рваная дыра, из которой высовывался большой палец ноги его владельца. Это был Ляля. Я представился, после чего человек приглашающим жестом раскрыл ладони и, натянув на помятое лицо добрую пьяную улыбку, откинул входную площадку. Спружинив, тяжелая железная пластина со скрипом поднялась и из-под вагона выдвинулась лестница. Прихрамывая, я подошел к ней и, хватаясь за поручни, вскарабкался по крутым ступенькам в тамбур. Изнутри удушливо пахнуло смесью угольной гари и винного перегара. Указав мне жестом на вход в салон ресторана, Ляля захлопнул входную дверь и щелкнул замком-заглушкой. Затем закинул в жерло едва тлеющей топки полную лопату антрацита, поворошил угольную массу кочергой до появления оранжево-синих язычков пламени и вошел вслед за мной. Судя по интерьеру, вагон-ресторан был новый. Вместо обычных стульев были установлены компактные диваны-рундучки, обтянутые бордовой кожей без следов потертости и заношенности. Общий зал ресторана разграничивала на две части перегородка из толстого матового стекла с простенькой геометрической гравировкой. В глубине вагона, на буфетной стойке беспорядочно теснились разнокалиберные бутылки с алкогольными напитками. Рядом с буфетом на полу высилась неровная стопка картонных коробок с конфетами и шоколадом. В другом конце вагона возвышалась небольшая горка из нескольких пластиковых ящиков с пивом, лимонадом и минералкой. Оглядевшись, я в ожидании своего будущего наставника присел на краешек рундука. Через минуту Ляля, вытирая руки, вышел из умывальной комнаты, небрежно кинул полотенце на груду ящиков и рывком приподнял сидение одного из рундучков. Изнутри слабо донесся характерный брякающий стеклянный звук. Просунув руку в образовавшуюся щель, он ухватил за горлышко и ловко вытянул оттуда запылившуюся бутылку портвейна. С профессиональной халдейской элегантностью отерев с нее пыль отброшенным минуту назад, еще влажным, полотенцем, Ляля с важным видом водрузил угощение на стол. Оценив взглядом скромный натюрморт, весьма довольный своим гостеприимством, смачно икнул и, вальяжно раскинувшись на диванчике, расположился за столом напротив меня. Вдруг, нервозно повертев кистями рук, вскочил и, беззлобно чертыхаясь, торопливо прошлепал на кухню. Через некоторое время он вернулся, держа в руках два мокрых стакана и тарелку с нехитрой закуской. Распечатав бутылку, Ляля разлил вино по стаканам и, расплывшись в улыбке, приподнял свой и чокнулся с моим, стоящим на столе. Этим общепринятым жестом доброй воли и было положено начало нашему приятельству. Мы пили дешевое вино и неторопливо беседовали о моей предстоящей работе. Преимущественно говорил Ляля, а я, прилежно внимая каждому слову своего добровольного наставителя, лишь изредка переспрашивал и задавал наводящие вопросы. В попытках вникнуть в суть предстоящей деятельности мое остаканенное сознание с трудом продиралось через нетрезвые словоплетения и вербальные несуразицы моего визави. Но пребывание в однородной алкогольной категории позволяло избегать двусмысленности нашего диалога и нивелировало возникающие недопонимания. Смыслы фраз и слов алкоголизованных людей лежат на ином уровне восприятия и канализируются в мозге специфическим образом. Нервные импульсы улавливаются отличными от обычных, необъяснимыми с позиций логики, бессознательными механизмами. Благодаря этому универсальному катализатору любого человеческого общения все высказанное, поначалу сложное и запутанное, в процессе жертвоприношения Бахусу воспринималось с необычайной легкостью и становилось ясным и удобоваримым. Опорожненную бутылку тут же сменила полная, которую Ляля со щедростью хлебосольного хозяина выудил из тех же закромов. Пощелкав языком от удовольствия, быстро ее откупорил и, почти не глядя, доверху наполнил оба стакана. Не дожидаясь меня, он широко раскрыл рот, влил в себя почти полный стакан, не закусывая, отрыгнул, и рьяно возобновил прерванный монолог. Заплетающимся языком он продолжил обрисовывать немудреные обязанности, которые мне следовало через три дня постигать в качестве стажера. После того, как была опустошена вторая бутылка, его речь стала прерывистой и сбивчивой. Скомканные фразы и слова звучали невнятно и менее разборчиво. Тогда Ляля, интуитивно ощутив, что для продолжения нашего общения без дополнительного допинга ему уже не обойтись, машинально просунул руку под сидение и заученным движением достал из винного сусека еще один бутылек. В процессе распития третьей бутылки наставления моего визави превратились в бессвязный набор бессмысленных неудобопонятных фраз, то и дело сопровождаемых разнообразными несуразными мудрами обкуренного индуса. Вдобавок к пьяной ахинее Ляля время от времени захлопывал глаза, ронял отяжелевшую голову на грудь и на несколько минут впадал в глубокий транс, в котором мычал как священная корова и нес всякую трансцендентную околесицу. Мне стало дурно. От переизбытка портвейна мысли путались и нестерпимо гудела голова. Отравленный мозг отказывался воспринимать и переваривать происходящее. Я с трудом заставил себя подняться и, пошатнувшись, оглядел пространство, с которым за короткое время успел сродниться. Сквозь мутную пелену глаз разглядел сладко похрапывающего на диванчике Лялю. На столе сиротливо застыли пустые бутылки и два граненых стакана с малиновым налетом. В розоватой винной лужице бледно-желтым архипелагом возвышался засохший огрызок сыра. На нем сладострастно жужжа, совокуплялись две черные блестящие мухи. Одна из них, крупная, с изумрудным налетом, самка, зудела на весь вагон неистово и звонко. Ее партнер, невзрачный дохленький мух, совершал природное действо в сосредоточенном молчании. Из гуманных соображений я не решился нарушить естественный ход эволюции и не стал вмешиваться в мухородный процесс размножения отряда двукрылых. Насекомые, вероятно, налакались бормотухи и расторможенные, прямо на закуске предались инстинкту размножения. Жизнь продолжалась. Все однозначно подсказывало, что аудиенция окончена и мне пора покинуть этот гостеприимный дом на колесах. Я с трудом расшевелил невменяемого Лялю и, нетрезво заикаясь, надсадно гаркнул ему в ухо, что мне пора уходить. Тот испуганно выпучил глаза и непонимающе взглянул на меня. Потом, зычно икнув, он что-то нечленораздельно промычал и неуклюже сполз с дивана на пол. С удивлением огляделся и с идиотской улыбкой, нетвердо опираясь на руки, несколько раз безуспешно попытался подняться с пола. Наконец, собравшись с силами, Ляля принял вертикальное положение и, теряя по пути стоптанные шлепанцы, послушно почапал вслед за мной к выходу. Прощаясь в тамбуре, мы уже совсем по-братски обнялись, после чего еще долго трясли и пожимали друг другу руки. Я не стал опускать лестницу и бестрепетно спрыгнул с тамбурной площадки вниз. Приземлившись, спьяну не удержался на ногах, потерял равновесие и неуклюже завалился на насыпь. Вытянутые руки смягчили падение. Насквозь пропитанное алкогольным наркозом тело не ощутило боли и я без усилий поднялся на ноги. Отряхивая с одежды пыль, еще некоторое время постоял рядом с вагоном, чтобы убедиться в том, что мой новый коллега запер за собой входную дверь. Услышав щелчок дверной заглушки, я облегченно вздохнул и огляделся, высматривая обратную дорогу. До своего дома я добирался на автопилоте, благо мы жили недалеко от вокзала. Смутно помню, как жена отворила дверь и, увидев любимого супруга в столь непотребном состоянии, попыталась произнести в мой адрес что-то нелестное. Но затуманенный портвейном мозг напрочь отказывался реагировать на какие-либо внешние раздражители. Повинуясь исключительно инстинкту самосохранения, уронив на грудь отяжелевшую голову, я с отчаянной решимостью раненного матадором быка молча протаранил своей неуправляемой массой коммунальное пространство и в беспамятстве рухнул на кровать. С утра мутило. Голова трещала и с тупой болью распадалась на ноющие фрагменты. Весь день я медленно и мучительно умирал… Через три дня посвежевший, тщательно выбритый, в боевом расположении духа я прибыл на вокзал. На сей раз без труда отыскал дымивший обеими трубами, уже знакомый мне, вагон, толчком распахнул приоткрытую дверь и бодро вскарабкался в тамбур. Во время нашей встречи Ляля приоткрыл передо мной лишь формальную сторону моей будущей работы. Тайные ухищрения и манипуляции, которые должны были обеспечивать дополнительный доход, мне пришлось, набивая синяки и шишки, натаптывая кровавые мозоли, познавать эмпирически в процессе непосредственной деятельности. У каждого члена бригады вагона-ресторана были свои должностные обязанности – обязательная работа, за которую платили казенную зарплату. Но в мире чистогана существовала еще и громаднейшая, невидимая, но определяющая любую продуктивную деятельность, часть айсберга – могущественный несокрушимый исполин – Его Величество Табаш. Ради этого священного идола и возлагались на алтарь Мамоне малые и большие человеческие жертвы вплоть до потери здоровья, чести, совести и свободы.Читать дальше