Фил Ахмад - Табаш

Пока Ляля бороздил состав от локомотива до последнего вагона, предлагая пассажирам разнообразную снедь и напитки, я временно занял его освободившееся рабочее место. Удобно расположившись за столом в конце вагона, под глухой ритмический перестук вагонных колес увлеченно наблюдал за действиями снующих по залу официантов. Внимательно вглядываясь в детали, я пытался проникнуть в тайны их бесхитростной, я бы сказал, даже примитивной, работы. Со стороны все хитросплетения заурядного халдейского труда были незаметны постороннему взгляду. Особенно в обстановке, когда зрительский глаз клиента был залит винищем, окружающее пространство густо окутано сизым туманом табачного дыма, а на ухо оглушительно давил «блатняк». На самом деле все было гораздо сложнее и запутаннее, чем казалось на первый взгляд. Каждый участник халдейского дуэта досконально знал свою, тщательно отрепетированную и многажды игранную, роль. Исполнялось это амплуа с таким безупречным артистизмом, настолько натуралистично, что ресторанная публика даже не догадывалась об искусно разыгранным перед ней интерактивном шоу. Корыстолюбивая голь на выдумки горазда, поэтому лицедейства, уловок, хитроумных придумок и ухищрений для заморачивания клиентских голов в халдейском арсенале было великое множество. Иногда под хорошее настроение и под очередную «соточку» веселые обманщики просто куражились во время работы. Ради забавы наряду с перечислением заказанных блюд в счет вписывались три буквы «м.н.п.», напротив которых стояла весьма скромная сумма. Когда же обескураженный клиент, внимательно просмотрев записи, просил расшифровать этот странный ребус, халдей со смехом признавался, что эта головоломка означает не что иное, как «мне на пиво». В большинстве случаев юмор оценивался и шутник получал желаемые чаевые. У каждого артиста лакейского жанра были свои методы психологического воздействия на клиента. Весьма оригинальный метод манипуляции настроением посетителей применял в своей работе один бывший барабанщик по позвищу Лабух, который в силу хронического безденежья вынужден был оставить служение музыке и переквалифицироваться в официанты. В некоторых арго слово «лабух» означает «плохой музыкант», но это определение отнюдь не несет уничижительной окраски. Ну, если, скажем, Сальери был лабухом по сравнению с Моцартом, то сие утверждение отнюдь не умаляло весомости музыкального таланта Сальери. В советское время лабухами называли музыкантов, играющих «живагой», т.е. живьем в ресторанах на потребу кабацкой публике. Надо заметить, зарабатывали они в разы больше, чем тот же дипломированный инженер. Своего инструмента, как и свободных денег на его приобретение, у пролетария творческого труда не водилось и в обозримом будущем никаких финансовых поступлений или нечаянного наследства от богатых родственников не ожидалось. Постоянно выклянчивать у других музыкантов хотя бы минимальный набор ударных инструментов, чтобы полабать в ресторане вечерок-другой и подзаработать копейку на жизнь, было хлопотно и создавало массу проблем. Он был неплохим барабанщиком, но, несмотря на профессионализм, руководитель коллектива, в котором работал музыкант, отдал предпочтение его беспроблемному коллеге, имеющему собственную ударную установку. Для Лабуха наступил затяжной, ленивый, беспросветный кочум. Тогда, устав от ничегонеделания и унылого бедствования, лежебокий служитель муз и пошел в халдейство. В практику обслуги он привнес музыкантские жаргонизмы, легкость общения и незлобивый юморок, присущий людям творческого склада характера. Лабух недавно перевалил 40-летний рубеж, успел нажить ленивое брюшко и сильно картавил, деформируя две буквы алфавита. Звук Р он произносил как Г, а букву Л заменял на В. К примеру, слово рыбалка в его артикуляции забавно звучало как ГыбаВка. Но эта невинная логопатия совсем не портила облик простодушного и немного чудаковатого человека. При расчете с гостями он всегда умело давил на гуманистические зоны человеческой психики. Столь необычный, эксцентричный изворот в диалоге являлся ключевым моментом воздействия на клиента и, по твердокаменному убеждению самого Лабуха, должен был бессознательно побуждать последнего к щедрости. Это был почти беспроигрышный ход. Если клиент рассчитывался строго по номиналу, Лабух манерно опускал роговые очки на кончик носа, принимал позу обиженного ребенка, выпячивал живот и, презрительно помахивая в воздухе купюрами, укоризненно выговаривал:

– Ну, хоГошо, чувак, согВасен.

– Это по счету. А по-совести?

У посетителя от двусмысленности и недопонимания странного вопроса слегка закипал мозг и начинало неприятно свербить под ложечкой. Подспудно улавливая в обидных словах официанта намек на себя и упрек в мелочной скупости, усовестившийся гость выкладывал на стол еще несколько мелких купюр. Если испытанный метод не срабатывал, и гости категорически пренебрегали чаевыми, то Лабух начинал обидчиво во всеуслышание бурчать:

– ДеГьмовый наГодец! ПоВные угоды! Ни одного ноГмального! Одни маГамои!

Как дополнение к основному методу ненавязчивого давления публичное словесное возмущение иногда срабатывало в пользу Лабуха. Мало кто желал бы прослыть в глазах друзей и окружающих скупердяем и сквалыгой. Никому не хотелось быть награжденным за скопидомство этим непонятным, странным и неблагозвучным обзывательством – «марамой». При столь неординарном, изобретательном, поистине творческом подходе к своей новой деятельности «на чай» с сахаром и дежурную сотку водки бывшему барабанщику хватало всегда. В соответствии с правилами обслуживания официант, приняв от клиента заказ, был обязан пробить кассовые чеки с указанием стоимости каждой заказанной позиции. В конце рабочего дня все чеки суммировались и официант должен был сдать директору ресторана выручку, соответствующую итоговым показаниям кассовых счетчиков. Для этого около буфета на специальном столике уродливо громоздилась серая глыба обшарпанного кассового аппарата. Механизм этого чуда советской техники приводился в действие расположенной сбоку рукояткой. Металлическая рукоять, до блеска отполированная халдейскими руками, бешено вертелась. Несмазанные внутренности кассового аппарата скрежетали на разные лады. В чреве этого монстра что-то глухо щелкало и через щель наружу со скрипом выползал чек с напечатанной на нем суммой. Но и здесь таился маленький подвох: вместо реальных цен, указанных в меню, официант пробивал чеки с указанием ничтожной стоимости нескольких кусочков хлеба. А поскольку эта, внешне законная, процедура обслуживания происходила прилюдно и повторялась многократно, то не вызывала у невольно наблюдавших за ней клиентов ни малейших подозрений в недобросовестности обслуживания. Особо одаренные умельцы, наделенные инженерным мышлением и хорошо разбиравшиеся в работе механизма кассы, путем нехитрых манипуляций умудрялись скручивать кассовый счетчик в обратную сторону, уменьшая тем самым итоговую сумму пробитых чеков. Уличить или поймать такого технаря за руку было невозможно. Хитроумная технологическая манипуляция производилась втайне от посторонних глаз при наглухо запертых дверях вагона. На столике около кассы постоянно теснились несколько побрякивающих на ходу пустых бутылок из-под марочных вин. Эта бутылочная инсталляция с яркими этикетками была сознательно выставлена на всеобщее обозрение. Вино в вагоне-ресторане обычно подавалось в графинах. Клиентам, задающим лишние вопросы, именно такая форма подачи спиртных напитков объяснялась элементарной эстетикой обслуживания с устной отсылкой чрезмерно любопытствующего посетителя к неким, реально не существующим, правилам или выдуманным по ходу общения мифическим инструкциям. И только бывалые клиенты, знакомые с закулисной стороной кабацкой кухни и хорошо знающие халдейские выверты, тихим голосом, с хитрецой в понимающем взгляде, просили официанта принести им нераспечатанную бутылку вина, чтобы убедиться в подлинности заказанного напитка. В подобных случаях вопросов и разногласий не возникало. Обе стороны, интуитивно чуя своих братьев по табашу, прекрасно понимали друг друга и быстро находили общий язык. Среди общей массы посетителей подобные знатоки встречались редко. Свои люди, придерживаясь торгашеского единомыслия, обычно решали возникающие проблемы без лишнего шума. Как говорится, знающий не доказывает, доказывающий не знает. Вино служило основным источником дохода кабатчиков и разливалось в крохотном закутке, в котором размещался технологический щит управления электропитанием вагона. Узкая щель, в пространстве которой мог разместиться только один человек, была полностью скрыта от посторонних глаз. Вход в тайное святилище был завешан тяжелой светонепроницаемой шторой, специально пошитой для маскировочных целей. Входя в эту каморку, официант плотно задергивал за собой штору и вставал так, что своей спиной полностью закрывал вход на случай, если кто-то нечаянно или намеренно откинет маскировочный занавес. И только после всех предосторожностей, которые в результате многолетней практики выполнялись автоматически, приступал к таинству Священного обмана. Магия этого процесса была крайне примитивна. Вместо заказанного клиентами марочного вина графины заполнялись близкой по цвету к оригиналу дешевой низкопробной бормотухой. В общей халдейской массе встречались и незаурядные, продвинутые в профессии личности. Но таких отчаянных смельчаков было мало. Эти рисковые натуры зачастую действовали открыто, у всех на виду, без страха быть уличенными в подлоге. Секрет подобного бесстрашия был психологически выверен и прост: ловкач плотно обхватывал бутылку, полностью закрывая ладонью этикетку, затем на несколько секунд поворачивался к залу спиной и через широкую воронку мгновенно наполнял напитком прикрытый кассовым аппаратом графин. Початая бутылка с остатками вина тут же пряталась и исчезала в беспорядочной куче пустых емкостей, которые в рукотворном беспорядке грудились в тени под кассовым столиком. Таким образом, улика преступления навсегда растворялась в темно-зеленой бутылочной массе. Не избалованный изысками винных букетов советский народ десятилетиями без разбора глотал дешевое крепленое пойло, продажа которого тотально пьющему населению приносила государству астрономические прибыли. Внушаемая людям с пеленок ультрагуманистическая идеология, основанная на мифической вере в непреложную честность homo soveticus, не оставляла у клиентов и тени сомнения также и в халдейской добропорядочности. Если в сознание гостя и закрадывалось подозрение в недобросовестности официанта, то натянутая на лицо дежурная улыбка, за маской добродушия лицемерно скрывающая истинные мысли и намерения ее обладателя, мягкий, вкрадчивый тон голоса легко рассеивали возникшее чувство недоверия. Если знающий толк в марках вин клиент по вкусу и цвету напитка определял фальсификацию, возмущался наглым обманом и поднимал пыль скандала, чем привлекал нежелательное внимание других посетителей, то в дело незамедлительно вмешивался ДВР. Опытный директор, как правило, грамотно утихомиривал скандалиста и, не давая разгореться пожару, улаживал миром возникший конфликт. Во времена жесткого контроля за деятельностью сферы обслуживания, в каждом торговом заведении на видном месте должна была находиться «книга жалоб и предложений». Этот документ необходимо было предъявлять по первому требованию недовольных клиентов. Записи этого прошнурованного, проштампованного и постранично пронумерованного кондуита подвергались периодическим ревизиям со стороны ресторанной администрации. К работникам, которые упоминались в этой зловредной книжке недобрым словом, применялись меры воздействия, равновесные тяжести совершенного проступка. Но корпоративные законы торговли работали исправно, поэтому во всех случаях наказание не было чрезмерно суровым. Административный аппарат кормился за счет простых солдат, воюющих на передовой за денежные знаки. Некоторые погибали в этой неравной схватке с государством, кто-то не выдерживал напряженной борьбы и трусливо дезертировал с поля боя. Подранки залечивали увечья и раны и возвращались в строй. Оставшихся в живых доноров денежного потока берегли, как зеницу ока. Торговые чиновники, высшие руководители и администраторы отделов прекрасно знали, каким образом на вагонах делаются деньги. Поэтому, ясно разумея ситуацию, чиновники всеми правдами и неправдами старались сохранить активные источники постоянного дохода. Надо заметить, что сама процедура выдачи жалобной книги была довольно строгой. Каждый экземпляр имел свой регистрационный номер, записывался в специальный журнал и под расписку выдавался ДВР. Наличие этого гроссбуха в торговой точке постоянно контролировалось всемогущим Трестом и внушающей всем неподдельный страх Торговой инспекцией. Отсутствие книги жалоб на рабочем месте приводило к серьезным административными карам и штрафным санкциям, вплоть до временного отстранения от исполнения обязанностей ДВР. Но деньги и в этом случае решали все вопросы. Бывалые, тертые директора, щедрые в подношениях и поэтому пользующиеся безграничным доверием местного руководства, элементарно покупали дополнительный экземпляр ценного фолианта. Именно этот фиктивный клон без страха за последствия и предъявлялся «по первому требованию». На его многострадальных страницах недовольные жалобщики в иллюзорной надежде на справедливость оставляли свои бесчисленные эмоциональные пасквили на нерадивых работников. Оригинал этой инкунабулы, в отличие от замаранной и оскверненной грязными словесами подделке, всегда сохранял первозданную чистоту музейного экспоната. Иной раз, на досуге, сами работники стряпали и присочиняли что-нибудь эдакое, задушевное, себе приятное. Меняя для конспирации авторучки и почерки, шкодливые борзописцы увековечивали плоды своих измышлений на девственных страницах этого манускрипта. Но это были отнюдь не жалобные вопли и недовольное роптание обманутой и возмущенной клиентуры, но исключительно дифирамбы, реверансы и благие пожелания в свой адрес. С неподдельным интересом и увлеченностью исследователя я наблюдал за происходящим в зале. Из колонок дорогого импортного (что в те времена было большой редкостью) переносного магнитофона навязчиво и заунывно хрипел блатной музон, заглушая извечным стоном висельника шумный гул клиентов и негромкие голоса официантов. Отвлекающий внимание музыкальный приемчик также был своеобразной хитрецой обслуживания. При окончательном расчете никто из посетителей, сидящих за соседними столиками, не должен был слышать озвученную официантом сумму, которую предлагалось уплатить по счету. Любой конфликт с одним недовольным клиентом мог вызвать цепную реакцию всего зала. Волна всеобщего народного возмущения могла смыть результаты тяжкого труда и на время следования поезда до конечной станции свести на нет всю работу бригады. К тому же чересчур грамотные возмутители спокойствия могли накатать коллективный пасквиль в контролирующие органы. Это было чревато различными, вытекающими из тайной подлянки, малоприятными последствиями. Проблемы виде внезапных проверок, административных, даже уголовных дел и прочих отвратных гадостей, разумеется, были никому не нужны. Но и работать «запростотак» тоже не хотелось. Невзирая на обстоятельства, неустрашимые борцы за денежные знаки упорно продолжали рисковать судьбой, вновь и вновь испытывая себя на стойкость и умение противостоять тяготам и лишениям нелегкой кабацкой службы. Для душевной профилактики абсолютно все работники бригады в разной степени заливали совестливость дарами Вакха, чтобы хоть на какое-то время забыть о своей вынужденной дефективности. Пьянство было неизменным спутником профессии. Перед началом рейса на столе всегда появлялась традиционная бутылочка портвейна. Первый тост был за удачу, второй, непреложно произносимый на всех без исключения мероприятиях, «за тех, кто в пути». В ресторанной среде никогда не презирали ни беспробудного выпивоху, ни последнего забулдыгу. В кабацком лексиконе вообще отсутствовали уничижительные выражения или обзывательства, направленные на любителей хорошего поддавона. Наиболее употребительными из всех существующих определений были уважительное, отвечающее духу времени «алканавт» и уменьшительно-дружелюбное «хроня». В зависимости от градуса спиртосодержащего напитка и актуального состояния выпимшего, звучали эти обращения по-разному. Но, несмотря на различия в интонациях, произносились эти трогательные лексемы всегда с участием, пониманием, состраданием и миролюбием. Бывало, что ужравшись, собрат по стакану в остром приступе неудержимой рвоты начинал «ругаться» с унитазом, сопровождая мучительный процесс очищения желудка напруженными горловыми фонемами. Исступленные стоны, всхрапы, рыки, всхлипы очень напоминали дикие звуки африканских джунглей, походили на обреченный скулеж смертельно раненного животного. Чуждые слуху звуковые извержения, периодически доносящиеся из туалета, нередко вгоняли в легкую дрожь и озадачивали испуганных пассажиров. Но и в этом случае к перетравленному коллеге относились крайне сочувственно. Оробелых и любопытных отсылали к фильму «Человек-амфибия», где главный герой трубит в морскую раковину, издающую аналогичные странные и непонятные звуки. А тупоголовым скептикам вразумительно, но деликатно поясняли, что человеку мол, реально жуть как херовато, и сейчас он борется с унитазом и «вызывает ихтиандра» на помощь. Для любого официанта расчет с клиентом всегда является моментом истины, завершающим этапом хорошо срежесированного и натуралистично разыгрываемого перед клиентами моноспектакля. Успех или провал пьесы зависел от того, насколько правдиво протагонист играл свою роль. Под аккомпанемент воющего, рычащего псевдоромантического тюремного музона официант объявлял, как его часто называли, «приговор» – сумму счета к оплате. Финальный монолог произносился вкрадчивым голоском, с невинной улыбкой на честном лице, с полным бескорыстия, скошенным в сторону полупьяным взглядом. Обычно эксцессов при расчетах не возникало. Но все же порой случалось, что изрядно подвыпивший клиент, интуитивно улавливая в приторных халдейских словах откровенное надувательство, начинал возмущаться и справедливо требовал корректного расчета. Если взбеленившийся возмутитель спокойствия не успокаивался и продолжал нападки, то в конфликт между сторонами вмешивался ДВР. Натянув на лицо серьезную маску Руководителя, он с солидным видом третейского судьи подходил к столику негодующего скандалиста и, представившись, с напускной вежливостью приглашал гостя вместе с официантом проследовать к бригадиру поезда для дальнейшего разбирательства. Слепо уверовавший в скорое и справедливое решение проблемы двумя начальниками сразу, захмелевший правдоискатель поднимался из-за стола и, подчеркнуто бережно поддерживаемый халдеем под руку, пошатываясь, следовал за директором. После того, как оба кабатчика и ничего не подозревающий клиент скрывались в тамбуре, двери с обеих сторон тотчас же захлопывались и запирались на гранки. Затем в красноватых отсветах огня топки под стук вагонных колес сукины дети принимались нещадно лупить доверчивого строптивца, буцкая его пьяное туловище куда попало, но не оставляя улик на его физиономии. Вдоволь насладившись экзекуцией, поборники кабацкого правосудия выпихивали излупцованную и униженную жертву в тамбур соседнего вагона. После акции устрашения вполне удовлетворенные собой вразумители преспокойно возвращались в ресторан. Правдолюбец же болезненно переваривал преподанный урок, зализывал душевные раны и до конца поездки не покидал свое купе. У наученного горьким опытом клиента столь вопиющее радушие рестораторов отбивало всякую охоту когда-либо еще отобедать в небезопасной для здоровья железнодорожной харчевне. Подобные инциденты с применением грубой физической силы к несговорчивым клиентам не были редкостью в работе подавляющего большинства кабатчиков. В маргинальных сообществах примитивное мордобитие, как правило, определяет сознание. Этот эффективный способ воздействия на строптивцев и ослушников во все времена был действенной, негласно узаконенной практикой. Но исключительная мера была приемлема только в случае явного физического превосходства наставников над своенравными упрямцами. В противном случае роли участников нравоучительного процесса могли поменяться: сами «воспитатели» вполне могли заполучить хороших «дюлей» от превосходящей в силе, а еще хуже – «отмороженной» клиентуры. Последнее не часто, но все же происходило. Иногда случались и весьма опасные эксцессы. Однажды на мурманском направлении перед закрытием ресторана, когда все клиенты уже разошлись, в ресторан ввалилось трое замурзанных жлобов в серых зековских бушлатах. Остриженные головы, недобрые выражения помятых щетинистых лиц и характерные повадки выдавали в них явных уголовников. Как выяснилось впоследствии, незадолго до этого несколько заключенных сбежали из зоны, коих было немеряно понатыкано вдоль всей мурманской дороги. Но сейчас в ресторане никто об этом даже не догадывался. Скинув на пол измызганные телогрейки, троица уселась за последний стол. Один из этих чертей с татуированными перстнями пальцами жестом подозвал официанта и, угрожающе поигрывая под столом финкой, хрипло выдавил сквозь гнилые зубы: