Вадим Голубев - Изломы судеб. Роман

– Ну, насчет товарища Ленина вы, товарищ командующий, не очень. Наш он – питерский, потомственный пролетарий, металлист, – начал пересказывать одну из многочисленных баек о социальном происхождении Ленина командир полка.

– Ладно, металлист! – расхохотался Фрунзе. – Строй полк! Награждение проводить будем!

Перед вручением знамени выступил Фрунзе. Он говорил кратко, ясно, доходчиво, избегая малопонятных бойцам и многим командирам слов. Он рассказывал какая прекрасная жизнь в новых светлых городах ждет рабочих. Какая прекрасная жизнь ждет крестьян на вольной, свободной от помещиков земли.

– А как насчет продразверстки?! – крикнул кто-то из задних рядов.

– Продразверстка, товарищи, – явление временное. Армию кормить надо, города кормить надо. Разгромим белогвардейщину – продразверстку отменим. Но для этого надо победить! Нам надо гнать врага за Урал! Очистить от него Сибирь, сбросить в Японское море! Вот тогда заживем! Тогда и продразверстку отменим, и разрушенное войной восстановим, и мировому пролетариату в его борьбе с международным капиталом поможем! А пока вперед, на врага, товарищи!

Под недовольным взглядом командира полка Лебедев получил орден Красного Знамени. Наградили маузерами командиров батальонов. Начальнику кавалеристов вручили шашку в серебряных ножнах кавказской работы. Дорогое оружие получили другие конники. Затем прозвучала команда:

– Разойдись!

Коле сзади закрыли лицо руками. Он провел по кисте и не поверил себе.

– Леночка! – выпалил он и обернулся.

Перед ним стояла его Леночка. После был долгий и страстный поцелуй, еще и еще. Наконец, молодые люди оторвались друг от друга.

– Поздравляю! – выдохнула Леночка, указав на орден, и крепко прижалась к любимому.

– Ты откуда?

– Я в политотделе фронта. Поднимаем боевой дух бойцов, учим их грамоте, выступаем с концертами перед красноармейцами и населением. Пойдем! Сейчас концерт для вашего полка начинается!

Коля смотрел не на сцену. Он любовался загорелой, подтянутой, повзрослевшей Леночкой в ладно сидевшей на ней гимнастерке. Лишь один раз Николай обернулся на артистов. Гармонист заиграл песню, которую совсем недавно пели белые перед неудавшейся атакой.

– Это же – белогвардейщина! – зашептал, было, Лебедев.

– Была белогвардейщиной! А теперь послушай, как мы с девочками из политотдела ее переделали.

– Рвутся снаряды, трещат пулеметы, но их не боятся красные роты, – пели девушки из политотдела и гармонист. – Смело мы в бой пойдем за власть Советов, и как один умрем в борьбе за это!

– Наша песня! – закричали красноармейцы, когда затихли последние аккорды. – А беляки ее на свой манер переделали!

– Берите листовки, товарищи! Здесь слова песни! – принялась раздавать листы с текстом Леночка.

А потом ее увез поезд в другие части, в другие края, на другие фронты той необъятной войны.

Затем было взятие городка Бирск. К тому времени Лебедев, используя свои технические знания, починил поврежденный «максим». Поскольку другие пулеметчики были при деле, ему поручили это грозное оружие. Николай снова валил белогвардейские цепи, вел огонь по колокольням и чердакам, откуда стреляли колчаковцы, настигал пулями выбитых из Бирска врагов. Ему вручили трофейный браунинг с серебряной табличкой с выгравированными на ней словами: «Николаю Лебедеву – стойкому бойцу Революции».

До конца войны полк простоял в Бирске. Прибыло пополнение. Ему Лебедев передал пулемет. Сам же по приказу командира полка отправился в оружейную мастерскую. Возвращал к жизни винтовки, пулеметы, револьверы. Что не удалось починить – разбирал на запасные части.

Заработала почта. Хоть редко и с большим опозданием Коля получал весточки из дома. Из них он узнал о гибели дяди Арсения Федоровича. Подробностей не знали, а они были таковы. Летом 1920 года Арсений отправился на Южный фронт. Его назначили заместителем начальника политотдела дивизии и по совместительству председателем дивизионного трибунала. Вскоре по приезде Лебедева вызвал начальник.

– Съезди, Арсений Федорович, в поселок Гохгейм. Там какая-то буза в полку намечается. Разберись, если потребуется – расстреляй кого-надо! – приказал Михаил Петрович Янышев – в прошлом тоже начальник Лебедева – председатель Московского революционного трибунала.

В сопровождении пары бойцов из расстрельной команды и возницы тачанки Лебедев отправился в полк. С высотки поселок открылся как на ладони. Бурлил полк, среди красноармейцев разгуливали офицеры в золотых погонах. В сторонке лежали раздетые до белья убитые красные командиры.

– Понятно! – выдохнул Арсений Федорович, вынимая из кобуры маузер. – Разворачивай тачанку! Пулеметчики, готовся! По изменникам революции…

Краем глаза Арсений Федорович заметил, как судорожно потянулся к впившемуся кинжалу в горло пулеметчик. Второй, ахнув, скатился с тачанки, пораженный брошенной пикой. Другая пика угодила в спину вознице, завалила его набок. Лебедев спрыгнул с тачанки. В место, где он только что был, вонзилась еще одна пика. Озиравшегося у тачанки Арсения Федоровича окружил десяток казаков, сидевших на конях.

– Молись своему Карлу Марксу, комиссарская душонка! – вытащил шашку парнишка со звездочками хорунжего на погонах.

Его Арсений Федорович свалил выстрелом из маузера. Пика вспорола плечо председателя трибунала нагнула до земли. Лебедев дал куда-то в сторону еще пару выстрелов. Рядом с ним пронесся казак, нагнувшись, снес клинком голову Александра Федоровича.

– Что за шум? – въехала на высотку пара офицеров с витыми гусарскими погонами на солдатских гимнастерках.

– Так что, господин ротмистр, комиссаров прищучили! – взял под козырек бородатый урядник. – Однако они нашего господина хорунжего убили…

– Господина хорунжего похоронить по-христиански! Перешедших к нам солдат отвести в наше расположение. Да смотрите, чтобы их там не обижали! Пусть накормят, выдадут погоны, назначат командиров. А нам соседний полк красных агитировать.

Прежде чем уехать, казаки вывернули карманы убитых.

– Этого мне оставьте! – приказал урядник. – Я его на пику насадил!

– Но голову-то ему снес я! – возразил казак, вытирая окровавленную шашку.

– Тебе и делов-то было – шашкой махнуть. Не я, может быть, и ты здесь лег, рядом с господином хорунжим. Так-то, брат!

– Дозволь хоть сапоги с комиссара снять! Мои совсем прохудились.

– Сапоги сними, а карманы – мои! Деньжищ-то! И все «катеньками»! (банкнота Российской империи, номиналом 100 рублей – авт.).

Эти подробности рассказали попавшие в плен сами казаки. Янышев приказал их расстрелять. Он погиб через несколько дней под тем же поселком Гохгейм. Его тело привезли в Москву, с помпой похоронили на Красной площади, у Кремлевской стены. Ну а, что не пригодилось казакам сняли с Арсения Федоровича и его подчиненных местные крестьяне-украинцы. Они же закопали тела.