Вадим Голубев - Изломы судеб. Роман

Детали гибели дяди Николай узнал гораздо позже. Пока же он чинил оружие и подавал рапорты о переводе его на передовую, которые командир полка рвал в клочья.

В марте 1921 года командир полка вызвал начальника штаба и начальника политотдела.

– Согласно декрету Народных Комиссаров, начинается демобилизация Красной Армии. Подготовить списки бойцов, увольняемых в запас! Первым отпустим Лебедева – нашего оружейника. У нас их сейчас достаточно.

– Товарищ командир полка! – встрял начальник политотдела. – Лебедев по своему уровню может командовать отделением, взводом, да и роту потянет! Если его отпускать – то в военное училище. Лебедев в полку с восемнадцатого года, коммунист, кавалер ордена Красного Знамени. Их на весь полк всего два: вы и он…

– В том-то и дело, что два. А должен быть один – я – боевой командир полка! За Лебедева не беспокойся! Приедет домой, в Москву, сам решит в военное училище поступать или в университет какой-нибудь, или партийной работой заняться. Оформляйте бумаги!

Муторно, с пересадками, штурмом вагонов, беготней за кипятком на больших станциях Николай добрался до Москвы. Радости родных не было предела: живой, целый с обеими руками и ногами вернулся. Достал бутылку «шустовского коньяка» отец.

– Предпоследняя из «николаевских запасов», – объявил он. – Последнюю на моих поминках разопьете!

Коля давно не видел такого изобилия: колбаса, сыр, пирожки с мясом, рыбой, творогом. Как давно не ел он всего этого!

– Новая Экономическая Политика или НЭП нынче, – объяснил отец. – Дали свободно производить товары и торговать. Времени-то всего ничего прошло, как ее объявили, а вон – словно при царизме живем! Накормили и одели народ деловые люди…

– Отступление перед мировом капиталом – ваша НЭП, папаша, – встрял Шурка. – Я в знак протеста против нее, пожалуй, выйду из комсомола. Не только из комсомола из партии многие выходят. Для чего проливали кровь в Гражданскую? Чтобы опять купчики, да всякие спекулянты на трудовом человеке наживались?

– Кому лучше сделаешь? Советской власти или буржуям-нэпманам? – спросил Коля, коему еще в армии четко разъяснили суть проводимой партией политики. – Сейчас вопрос стоит: «Кто кого?» Мы их – или они нас? Будем относиться к НЭП как к временному явлению, давать буржуям восстановить производство, торговлю, но контролировать их, а потом послать куда-подальше – победим. Будем выходить из партии и комсомола, давать им бесконтрольно и беспардонно наживаться – подомнут они под себя экономику. После политическую власть захватят. Тогда по-настоящему прежние времена вернутся! И всех инакомыслящих к стенке, в шашки или с петлей на шее на фонарь! Я такого, брат, насмотрелся!

На следующий день отмытый после дальней дороги Николай встал на партийный и военный учет, узнал в какие высшие учебные заведения принимают. Вечером отличился – починил швейную машину, на которую слесари фабрики (так теперь назывались мастерские Александра Федоровича) давно махнули рукой.

– Что швейная машина, что пулемет – по сути дела одно и тоже. А пулеметов я много починил.

– Вот, и будешь главным механиком! – сказал папаша. – Шурка многих комсомольцев на работу устроил. Да только нет у этих ребят серьезного подхода к делу. Думают о светлом будущем, а о сегодняшнем дне не очень заботятся.

– Я, папаша, высшее образование хочу получить, институт окончить. А там и в главные механики можно. Пока знаний не хватает. О Леночке Князевой, что-нибудь слышно?

– Видел ее на днях, – снова влез Шурка. – Прямо старорежимной барынькой стала! Вся в иностранном тряпье! Пальто с меховым воротничком! Тьфу! А ведь всю Гражданскую прошла! Вот, каким боком поворачивается «временное отступление»! О тебе спрашивала… Живет по-прежнему в бывшем доме родителей.

Дождавшись воскресенья, Николай поспешил в особняк, некогда принадлежавший Князевым. Парадный вход был наглухо заколочен. Подошел к черному входу для прислуги. Нашел табличку с надписью: «Князева», позвонил. Дверь открыла Леночка. Она была в шерстяном платье, таком же, что носили жены и содержанки нэпманов.

– Коленька! – бросилась на шею любимому Леночка. – Ну, что же ты не позвонил? Мог бы и не застать! Я хотела прогуляться, подышать воздухом перед началом рабочей недели.

Николай снова впился в любимую долгим поцелуем.

– Что же мы так? В прихожей? Пойдем в мою комнату! Вот и телефон. Номер прежний, какой был до революции, – кивнула Леночка на аппарат, висевший на исписанной телефонными номерами стене.

Потом была страсть, как тогда – перед уходом молодых людей на фронт. Потом были нежность и воспоминания, воспоминания…

– Где ты работаешь, Леночка? – спросил Коля.

– В Народном Комиссариате Просвещения. Меня туда после демобилизации из Красной Армии направили по партийному распределению.

– Так, ты член партии?

– Конечно! С девятнадцатого года – перед штурмом Уфы вступила.

– Надо же! А я только с двадцатого… Это – надо полагать – «временное отступление»? – кивнул Лебедев на брошенное на стул дорогое платье, стоявшие у кровати дорогие туфельки.

– Наш народный комиссар товарищ Луначарский посмотрел на пришедших с фронтов девушек в сапогах, гимнастерках, красных косынках, наганами на поясах. Дал нам всем записки в распределитель, чтобы получили новую, штатскую одежду. Сказал: «Гражданская война и политика „военного коммунизма“ закончились. Вы все являетесь лицом наркомата для учителей, других работников народного просвещения, приезжающих в столицу. У вас они должны научиться одеваться культурно. А отсюда уже и культура в организации работы, решении вопросов социалистического строительства». Пришлось перелезть в гражданское, хотя бывает противно ходить разодетой, словно нэпманше. Чем думаешь заниматься, Коля?

– Поступил вчера в Лесную академию, на механический факультет. Другие высшие учебные заведения либо еще закрыты, либо начинают прием новых студентов летом. Пока поучусь там, а после в какой-нибудь более серьезный институт переведусь, – потянулся Коля к губам любимой.

Потом вновь были любовь, страсть, нежность… Лишь ближе к ночи возлюбленные расстались. Леночке надлежало выспаться перед работой, Коле следующим утром приступать к занятиям.

Учебный процесс для поступивших, подобно Лебедеву, в апреле начался с практики. Под руководством преподавателей студенты чистили парк Академии, раскинувшийся на много гектаров, корчевали пни. Сажали на место деревьев, срубленных окрестным населением на дрова, новые, выведенные в питомнике. Подтягивали общеобразовательный уровень студентов – в большинстве своем бывших красноармейцев, растерявших зачатки знаний в годы войны. Вечерами кипели политические дискуссии между сторонниками Ленина и последователями Троцкого. По субботам, завершив занятия, шли в павильон на остановке трамвая. Там, в буфете пили лимонад, а в дни стипендий баловали себя кружкой пива. Потом Николай заезжал на ночь домой, а воскресенье шел к Леночке. Возлюбленные много гуляли по Москве, по их еще дореволюционным местам: бульварам, Арбату, Тверской. Наслаждались пьянящими запахами сирени и черемухи, яблоневого цвета, цвета липы. Обедали в одной из множества недорогих закусочных, открытых нэпманами. После, вернувшись в комнату Леночки любили и любили друг друга.