Модест Казус - 365. Сказки антарктических писателей

А мужчина так и остался лежать в гамаке, играя с облаками.

Третий день кряду город тонул в непрекращающемся ливне. Меж домов бурлили реки, а в квартирах текло по обоям. Когда миллиардная падающая с потолка капля пробила кухонный плинтус, образовав дыру, из той дыры выполз таракан-лазутчик. За ним – таракан-советчик. За советчиком – тараканы из отряда по зачистке территории, потом – тараканы-поселенцы, а уж после них тараканы-министры вынесли толстого императорского таракана

– Дай нам жильё! – попросил тараканий народ, молитвенно подгибая лапки.

Министры зашептались, императорский таракан кивнул, и принесли народу радиоприёмник.

– Дай нам еду! – заверещал тараканий народ, шевеля усами.

Министры зашептались, императорский таракан кивнул, и принесли народу мешок крупы.

– Дай нам гадить где ни попадя! – запрыгали тараканы.

Разозлился императорский таракан и повелел он своим солдатам проучить тараканий народ:

– Приказываю всех посадить в спичечные коробки, а коробки с особо буйными – поджечь!

Но тараканьего народу оказалось больше – солдаты императора позорно бежали под плинтус, а царственная особа была свергнута и предана казни путём смыва в ржавый рукомойник.

– Вы теперь свободный народ! – закричал тараканам новый вождь – Теперь вы можете гадить где попало и где ни попадя! Ура!

– А крупа? А жильё? – зароптал тараканий электорат, угрожающе щёлкая челюстями, однако вождь невозмутимо продолжал о добром, разумном и вечном.

В момент назревания бунта кухонный космос озарился ярким потусторонним светом. И явился над тараканьим полчищем помятый дядя Юра в трико, который случайно раздавил вождя резиновым тапком.

– О, великий! – воздел лапки к потолку тараканий электорат – В сей смутный час пришёл ты к нам, чтобы дать новый радиоприёмник и новый мешок с крупой!

Дядя Вася уныло осмотрелся, почесал пузо и потравил всю эту дрянь.

Бродили как-то по земле два друга-музыканта. Один играл на волынке, а другой – на гуслях. Днём они плутали по лесным чащобам, собирая грибы да ягоды, а к ночи, выйдя в поле, разводили костёр, доставали из мешков инструменты и начинали играть. О, как они играли! В тёмных лесах замолкали соловьи, тихо плакали невидимые ветры, резвившиеся на лугах, и даже звёзды подбирались ближе, становясь ярче и заливая поле белым светом, чтобы услышать, как два музыканта мычат свои бессловесные песни.

Но вот пришла зима. Грибы да ягоды ушли под землю, птицы улетели к южному океану, звёзды потускнели, лишь озлобившиеся от нахлынувшего одиночества ветры срывали с деревьев последнюю листву.

В лесу стало холодно, голодно и пусто. Запечалились музыканты, закручинились, пробовали было поиграть музыки – пустое; лишь мёртвое эхо вторило им. И пошли они тогда куда глаз глядит, а глядел их глаз в сторону зарева алого на горизонте – то был город-городок, в котором они никогда ещё не бывали.

Пришли музыканты на городскую площадь, уселись на бордюр, и давай играть. Час играют, другой. Тут уж толпа понабежала разномастная: ребятишки малые, гусары удалые, нищие с кружкой, бабы с кадушкой, попы с бородой, купцы с мошной, праздные зеваки и пьяные гуляки. На музыкантов глядят, а денег давать не хотят. Подходит к музыкантам местный бакалейщик и говорит:

– Господа трубадуры, сделаем так – вы мне пастурель про бублики, а я вам – алтын!

Смутился волынщик, не хочет про бублики играть, а гусляр, завидев алтын, кивает, за струны дёргает и кричит на всю площадь:

Отошёл волынщик в уголок, прислонился к стенке и, скрестив руки, стал наблюдать за гусляром. А тот всё распинается, что твоя гуттаперча. И поросём на потребу свинарю визжит, и грязью на потеху зевакам умывается, и голый зад газетчику кажет, и монетки в шапку собирает, и волынщику подмигивает:

– Смотри, дружище, талант мой люди уважают! Даже мой зад в газетке напечатали!

Плюнул волынщик и побрёл прочь. А гусляр – в кабак.

Проснулся на утро гусляр средь уличных мусоров – спина болит, голова трещит, в животе урчит, в кармане ветер свистит. Отправился он в кабак, где прошлым вечером гулял напропалую и попросил халдея налить ему опохмельную. Покрутил ус халдей и спрашивает:

– А кто ты такой, чтоб тебе опохмельную давать?

– Я гусляр! – стучит по прилавку гусляр и замечает гантельного молодчика.

– Слышь ты, композитор! Чапал бы отсель, пока твоему баяну мехи не поотрывали – говорит тот, хлопая музыканта по плечу.

– Какой же я боянщик? – плаксиво возмущается гусляр – Я гусляр! Про меня даже в газетке написали!

– Часом, не в той газетке, что в отхожем месте в рулон скатана? – хохочет молодчик, затем хватает гусляра за шкирку, волочит к дверям и пинком под зад выталкивает на улицу. Полетел горе-музыкант аки птах, ударился головой о мостовую и душа из него вон. Лежал он так недолго, потому что вскоре дворник вымел бренную тушку за городскую черту, где её обнаружил друг-волынщик.

Загрустил волынщик, поднял на музыканта на руки и отнёс в поле. Там и похоронил, а сам сел подле могилки, достал волынку и замычал безмолвную песнь. Песнь о том, как в тёмных лесах замолкали соловьи и тихо плакали невидимые ветра, ползущие средь трав, и о том, как звёзды подбирались поближе, становясь ярче и заливая поле белым светом, чтобы услышать, как два музыканта пели земле свои песни.

Весёлый поэт стоял у окна, глядел, жмурясь, на белое солнце, и сочинял стихотворение о том, как хорошо на белом свете живётся поэту, как радует его солнушко, небушко, пташко и деревошко. Вдруг в форточку влетела муха, мелкая, вертлявая, надоедливая. Закружила по комнате и зажужжала так противно.

– Вжжж! – насмешливо сказала муха, спикировав на подоконник.

– Где плагиат? – возмутился поэт. —Может, мой поэтический дар и не ахти, но всяко явление радует меня, щекочет темечко и льётся ручейком весенним песнь по камушкам рифмованных слогов.

Тут в форточку влетела вторая муха и нагло устроилась у поэта на ладони

– Вжжж! – раздражительно сказала вторая муха, покрутив вспученными глазами.

– Кто невежа? – поэт соскочил с подоконника и зашагал по комнате, размахивая руками. – У меня образования имеются! Я книги умные читаю! И представьте себе, пишу! А вы? Вот вы, мухи, чем можете похвастать? Только жужжать и способны. Покажите хотя бы стишок, который сами написали! Али мыслишку какую, только чтобы свою? Нет и нет. Нет у вас ни стишков, ни мыслишек.