Модест Казус - 365. Сказки антарктических писателей

И вот однажды, слоняясь по городу, увидал он нищего, стоявшего на коленях у пивного ларька. Нищий бился лбом об лёд, причитал, дабы народ проходящий мелочь кидал… в шапку. В ту самую шапку!

Зарычал сталевар зверем, подскочил к нищему, да как даст сапогом в лицо, страданиями измождённое, – из нищего дух вон тут же и вышел. Забрал сталевар шапку, сжал в руках намертво и к дому пошёл. А по дороге заглянул в трактир – отметить радость кружкой медовухи.

Пил до самой ночи, никак угомониться не мог. Трактирщику пришлось даже выводить его палкой. Но не обиделся сталевар на злого кабатчика, ибо радость от найденной шапки была выше тех звёзд, что иглами на морозном небе сверкали.

Побрёл он домой. И почти что добрёл, как на мостках через фабричный ручей вдруг поскользнулся и – нырь! – в полынью. Упал, значит, в речку, а шапка – из рук усвистела под лёд! Да что там шапка? Сам чуть было не утопнул, кабы не соседи, что со свечкою пошли его искать. Принесли в дом, начали отхаживать, но всё без толку – лежит сталевар на койке, бредит, шапку зовёт. Всю ночь бредил, а к утру помер…

А шапка по весне отправилась ручьями да протоками, каналами да реками, по Дону-батюшке да по Волге-матушке в Астрахань, а от Астрахани по дельте волжанской в синий-синий Каспий, где пристала к бережку южному…

И дивный птиц фламинго снёс в ту шапку яйца. Из яиц вылупись коленастые птенцы и принесли много счастья дивному птицу фламинго.

Служил в одном министерстве чиновник. Как и все чиновники, был он сиднем и лежнем, любил сидеть и лежать, не делать ничего, особенно бриться. Сия антипатия не приветствовалась в его окружении, правила коего предусматривали ежедневное подобие лица гладильной доске.

Каждое утро чиновник, морщась, ворча и пиная увёртливую левретку, шёл в ванные комнаты, доставал из футляра басурманскую щетинорезку и елозил оной по своим физиономическим признакам до такой кондиции, чтоб голова, опёршаяся на кулак, на манер роденовского амбала, соскальзывала и катилась по столу.

Чиновнику сия докучливая процедура не нравилась, и решил он поискать другой способ избавления от щетины – купил бритву, ту самую опасную бритву, которой цирюльничали когда-то и от которой отказались во славу борьбы с антисанитарией. Принялся чиновник той бритвой счищать щетину, но тут комар назойливо и голодно запищал у левого уха. Чиновник махнул влево, да мимо – вместо комара в ухо собственное попал. Обеспокоенный комар переместился к правому уху. Чиновник махнул вправо и опять мимо, и опять в ухо.

Огорчился чиновник, залепил лицо пластырем и на работу не вышел – сел на топчан и стал смотреть телевизор. А по телевизору – реклама некой мази чудодейственной, которая с кожи любую поросль снимает. Заказал чиновник сию мазь, намазал лицо этой мазью и ждёт, когда щетина слезет. Она и слезла. А само лицо покрылось струпом чёрным, никак не способствующему вершить государственные дела.

Ещё сильнее огорчился чиновник, выбросил со злости телевизор в мусоропровод, а сам сел книжки читать. И вычитал в одной книжке, что дремучие азиатские племена чистили свои лица растопленным воском. Заказал чиновник брикет натурального воску, расплавил в утятнице, облепил щёки и ждёт. Час ждёт, другой, третий. «Пора» – подумал чиновник, стал воск отдирать, а он не отдирается. Сунул голову в камин, чтоб воск обратно расплавить, да чуть было с этим воском кочан свой чиновничий не расплавил.

Хотел было чиновник опять огорчиться, но тут прислали ему документ из министерства, в котором сообщалось о его преждевременной отставке в связи с низкой посещаемостью рабочего места. Засмеялся чиновник, повыбрасывал в мусоропровод бритвы, ножи, кремы, мази, щетинорезы, воски, отпустил бороду до пупа, завёл в ней насекомое и зажил на всю катушку.

Одна барышня, взращённая при содействии своих маман и папан на компосте из hochkultur и bon ton, вскормленная изысканными яствами из рыцарских романов и подлунных стихов, жила в тихой квартирке на последнем этаже старого дома.

Барышня напоминала аквариумных рыб, что снуют меж декоративных кораллов и вздрагивают плавниками от лёгкого щелчка по стеклу снаружи. Она ждала своих Дон Кихота или Тесея, но всех донкихотов и тесеев ещё до её рождения разрубило крыльями мельниц, то и дело падающих с вершин финансовых пирамид, а всех тесеев переварило в желудках минотавров. Она же сего факта не знала и не признавала. И жила себе поживала в тихой квартирке на последнем этаже старого дома, окружённая величавыми шкафами и учтиво молчащими зеркалами.

Однако, как нам известно, из возвышенных словес борща не сваришь. Проголодалась дама, оделась в кашне, манто и страусово перо, и отправилась в булочную.

– О, Гермес сей юдоли трапезной! – запела она, заламывая руки – О, Меркурий прилавков, ценников и весов! Не соблаговолите ли преподнести даме за скромное вознаграждение кулинарное изделие из пшеничных колосьев, что во поле дрожали на ветрах.

Продавец поперхнулся и схватился за сердце. Голова его закружилась, ноги подкосились, и пал Гермес на пол, утянув за собой промасленную клеёнку с кассовым аппаратом.

– Гляди, дура, до чего человека довела! Стерлядь! Кыш! – рыкнул из-за спины барышни красномордый бугай, а некий сморщенный в гнилую сливу старичок больно толкнул барышню костылём:

– Ишь, развелось вас, умников. Наркоманы, подлюки!

Убежала барышня домой, спряталась в квартирке и проплакала целую неделю, худея не столько от голода, сколько от стыда. А потом забыла всё. И стала жить дальше. И ждать своих донкихотов. Но вместо донкихотов пришёл чинить батарею сантехник Колюня.

– О, Посейдон канализационных коммуникаций! – запела барышня. – О, Нептун, владыка водопроводных труб и смесителей! Не сочтите мою просьбу неприличной, но не будете ли Вы столь любезны, чтобы одарить даму вниманием и скрепить наше знакомство узами более крепкими, чем того позволяет положение при столь ни к чему не обязывающей встрече?

Колюня шмыгнул носом, повертел в руках разводной ключ, почесал свою дыню, глупо ухмыльнулся и сказал:

– А чё… Ну это типа… Хата хороша, а трубы – дрянь. Но трубы… эт мы мигом сварганим.

Колюня красноречиво долбанул ключом по крану.

И остался. Стали они жить в тихой квартирке на последнем этаже старого дома.

Колюня работал много, но неохотно. Возвращался домой к полуночи, обыкновенно пьян, грязен и страшен. По ночам громко храпел и в беспамятстве ходил под себя. Но барышня сего не замечала. Она слагала Колюне оды, а Колюня глядел в телевизор, пожевывал таранку и кричал: «полузащитнику передай на левый край, жопоглазый мудак!». Она рисовала его портреты на фоне кустов акации, а он вонял носками, светил дырами на коленях и чесал пузо. Она смотрела ему в глаза, а он закрывал их и падал головою в салат.