Артем Волчий - Стихи убитого

– Вам плохо, молодой человек? – глупо спрашивала она, видя, как, запинаясь о раздвинувшееся пространство, я поднимаюсь, хотя еще вот только что вокруг были только ограды моста, сплошь ограды, полом, потолком и стенами, многоугольником стен; очередная тюрьма без очередного узника.

Но мне, на удивление, плохо не было. Сдав последние позиции, головокружение, не боясь вернуться без щита, отступало, и мир представал всё более и более ясным, яснее, чем до омута!

– Где моя куртка, женщина? – посчитал я нужным выскользнуть в единственный возможный вопрос.

Ее глаза – красные? нет, зеленые; значит, можно идти, уходить, меня ждет мой старый-новый друг! – сверкнули; лицо старело, словно в минуту проходил ее год, и травинка седая попалась не одна; и черная шляпа. Скрывает цвет волос.

– Молодой… ах, да, я – я, я знаете – что? Выкинула ее. Вон, плавает, посмотрите! Вслед за вашим «…ять», за невоспитанность!

Я не стал вновь давать мосту повод довольствоваться мною за решеткой его ограждения, мол, заточён и все тут, и ничего тебе кроме серости, омута и двух лучей, – а, – а солнце, между прочим, карабкалось по лестнице выстроившихся туч; сейчас, перед финальным июньским дождем, спрячется, а он так долго идти будет, что до завтрашнего утра уж не вижу я его – иль увижу?

Спешить, спешить!

– Да хоть штаны бы сняли и кинули в океан, плевал я, я опаздываю…

– Да куда вы такой пойдете, молодой человек! У меня тут важная встреча с важными людьми в одном ресторане, вон, недалеко от здания университета, пойдемте, я вас отведу, по пути, там должно быть место, где вам… ну, хотя бы дадут посидеть, пока скорая едет – вы ж в обморок упали!

– Это обморок упал в меня…

– И куртку вашу не я взяла, хулиган какой-то пробегал как раз, мне навстречу, столкнул, – а если б я через перила как-нибудь… вылетела, не знаю, как-нибудь! – добежал до вас, вы ещё только на четвереньки упали, видать, полуобморок – так он, сволочь, опытный: раз – рукав, два – рукав, бережно вас еще так положил на землю, я ему – кричу, кричу, а он рванул дальше, и был таков!

Надо же. Эта сволочь, которой не очень-то и законно постамент достался, да и конь, и эти – черные кони спасительных дам, серые травы гранита, кирпича и стекла – еще и последнее норовит украсть! Тепло – а и вправду становилось холодно. Терзал живого человека ветер, лаял, завывал, напоминая: от «кс-кс», несущегося над всякой столицей севера, недалеко до утробного лая, оскорбительного всякой собаке, коим стучишься в дверь той, что – сука, и напоминаешь, что ты – кобель!…

– Ладно, ладно, пусть хоть все куртки заберет, сволота – я спешу! Спасибо вам, добрая женщина!

– Так стойте… стойте!…

Но ее, с важными людьми и важными встречами, с единственной свидетельницей моей куртки, мною же с самого сегодняшнего утра замеченной лишь единожды, приложенной ко мне, как рука, ручонка – вот, на месте, пять пальцев шевелятся, так и куртка: ну, рукава, карманы, я может и спал в ней, двести рублей и чего-то там мелочью не то чтоб жалко, просто неприятно… оставил позади, бегу!

Минуя кирпич ремонтируемого здания музея, вроде, зоологический, стекло вылупившихся глаз пьяниц-рабочих, рассевшихся рядом, может, один из них и украл мою куртку, пусть живет; минуя канаву, – «река, река!»; молчать; всё – одно! – минуя свалку необузданных, мельтешащих желаний, мечтаний, может, даже мыслей, идей каких, всё бы к чёрту, всё бы – в тот же омут, да навеки перечертить его, нет, он сам – сплошь черточки, линии, полосы – люком закройте, большим таким люком, сквозь маленькое отверстие – цементом залейте, и сверху – броневик, сторожем, Цербером, а сверху – ну, раз уж так хочется из мавзолея вытащить, то хотя бы сюда положите, и…

Родная станция!

Где ты там, канава, которая – совсем канава, не речка и не все вот это, канал, море, океан – перескакиваю пару кварталов, Брежневские дома смотрят, завистливо, уже и в затылок, – последней иронией, самой оттого и пошлой, голосило внутри: «заградотряд!», – сквозь хлынувший град, и я бы мог вовремя свернуть под крыши, следуя советам других районов, где древность голосила: «… НАИБОЛЕЕ ОПАСНА», но я не верил древности, дурачок, тварь, плоть – и терпи теперь, пусть побьет тебя хлынувший град!…

Перемахнул через ограду очередной свалки, очередной стройки; стекло домов еще цело, да и не буду я метать в него каменьев, сам не безгрешен, сам порой мелькал, и тут и там, глазами-стеклышками – но вот, Вася, под крышей автобусной остановки, на которой все только начало заканчиваться; надо и его спасти, по пути!

Град слабел, но темнело – вечер подступал?

– Здарова! Давно не виделись! —

– Очень! Вася! Что у вас еще не застроено? – в моих глазах, где стекло уж точно разбилось, и оставалось извлечь последние осколки, операция безболезненна, он прочитал срочность и скорость: может, даже тепло какое, огни узрел.

– Ну, там есть небольшой перелесок… ну, еще тех времен, помнишь, рассказывал Лёха – по трупу в день – но щас там безопасно, я там часто с друганами гуляю.

– Веди!

Привёл. Заподозрить в нем какого Сусанина я и не мыслил: да, стекло, но это еще не повод; он же еще не вывез за границу чего-нибудь объемом в, допустим, на старый лад, двадцать тысяч душ, еще когда в людях измерялось – он пока только подумывает об этом, он пока только: «деньги не пахнут, мир – серый, менять – бессмысленно, все равно – кинут, не ты – тебя, не тебя – тобой, я же не в аристократы мечу, я – cash срублю, свалю на какой-нибудь ostrov, может, куплю даже, ведь не ты – тебя, а не тебя – так тобой…», но и это еще можно – вспять, завтра уже зияет омутом белым, где черное – лишь полоса на триколоре жертвенников, за коих мы еще и красной полосой проедемся по льдами восставшему океану, и пусть он вновь, когда-нибудь, да станет синим, простим и его, подольем красок неба, чтоб знали: не забываем, но прощаем!

– Перелесок – мягко говоря. Это ж лес целый еще! Да я тут, пока ищу…

– А что ищешь-то? – он, тем временем, с настойчивостью человека городского, впервые посетившего настоящий лес, а этот настоящим не был, но – кому как, выискивал, видимо, грибы – каждый кустик оглядывал, каждое дерево, наивно, но доказывая жаждою поиска, что еще можно, еще всем, всякому стеклу можно: вспять!

«Лес», точнее – его огрызки, хотя и мощные, им все еще под силу составить конкуренцию городу – подпирала знаменательная панорама: добротный асфальт, разделявший поле с еще только строившимися высотками – и крохотные заброшенные пригородные дома. Кирпич, стекло, канава, свалка.

– Ищу что-то… кое-кого, зная о ком – не стыдно будет и: воткнув в уши наушнички с посредственной музычкой, в ноги – ботинки, хоть и кажется… что наоборот, – я говорил в перерывах между стремительными скачками, в то время как не естественный даже для Ленинграда лес поглощал меня; оглядывался – Вася стоял на расстоянии безопасном, чтобы не заблудиться; черный светоч – для меня, – И распять на себе какую-нибудь футболку-бадлон-пиджак-галстук… И даже коли закинет брокером на какое Уолл-стрит или Москва-сити, даже… вот!