Артем Волчий - Стихи убитого

И я – примерялся, раздумывал, оглядывал вновь зашевелившуюся действительность, хоть в этот раз и особо безрезультатно, остановились уже через три минуты – рассматривал появлявшиеся изредка дорожные знаки, граффити и надписи на стенах становившихся все ниже и ниже домов, – или трасса возвышалась? – и стенды, рекламировавшие всё, такое бессвязное и одновременно столь емко сваленное в кучу, что вот-вот поверишь в многоэтажность этого самого собой построившегося домика-системы: счастливые морды, обутые в обтягивающие модные кофточки, еще моднее моих зауженных джинс; развлекающие себя покупками в продуктовом тела, которые на следующем стенде, правда, уже за трассой, ныряют в обитель запахов-вкусней-самой-еды; до сих пор непонятные мне цифры кредитов, ипотек, и не менее непонятная радость ноликов улыбок близ этих цифр; и, наконец, политические партии, в общем-то, пока только двух рекламы мелькнули, правящей и ЛДПР; вполне возможно, что все эти рекламы столь недолговечны, что их уже, следующей ли реконструкцией, или ввиду неэффективности, потому как мало кто, даже скучая в пробке, начнет всерьез засматриваться в их содержание – снимут, сместят.

Ничего из этого по отдельности вопроса моего не формулировало, но рассмотренное в общем и сваленное, опять-таки, в одну кучу, и уже внутри моей и без того давно не прибранной головы – наконец, породило необходимый заряд энергии, дабы, прокатившись по горлу, он, чуть-чуть постояв-настоявшись в печи рта, смог дымом чего-то подгоревшего, но ароматного – на ностальгию, на общение – вырваться:

– Вот сколько ж в мире рекламы, а! И непрерывно конкурируют, можно сказать, воюют меж собой, да реально – порой, в убийства выливается противостояние их – и магазинов, и банков, и всей этой – всячины… т скомкал концовку; оставалось только выйти на прямоту, – Война! Сплошь война! Нам любят говорить, что в мирное время живем – а ведь война, война! – все пытался сомкнуть губы или, хотя бы, откусить язык, чтобы неуверенные попытки выровнять скомканное – прекратились: они, в одном только уже тоне моей речи, были столь нелепы и отдавали граненой глупостью, я, всё-таки, смог умолкнуть, способность говорить засунул, как надеялся, на ближайшие часы – куда-то в дебри себя самого.

Ильяс усмехнулся, хотя уголки этой усмешки коснулось… презрение? Страх? Я попал в самую точку!?

– «Война» – ну в чем-то ты… прав, наверное, даже, – и он запинаться начал об запятые! а значит… – Но – знаешь, я сам настоящей войны не видел, я видел, как бы сказать-то, «причину и следствие» – хотя, нет… У меня, вообще, брат воевал, в первой Чеченской – но как-то ему рассказы и то лучше удаются…

Или мешал ему факт вождения: пробка снова двинулась, но вот, буквально через минуту остановилась, он вдохнул-выдохнул, не тяжело, но от – чего? От нежелания ли загадить таким разговором этот день, полный сплошной небесной синевы, за исключением двух цепких туч, что как раз заслонили солнце, спасая нас от надвигавшейся жары – а ветер-то стихал, стихал…

– Дело так было. Мое село находится километрах в двадцати пяти от Грозного, войной почти не тронуло, чудом— может, оттого что и на картах не всех наличествует, дай-ка гляну… – и он полистал только-только замеченный мною смартфон, поставленный в качестве навигатора, впрочем, пока отключенного из-за ненадобности; открыл карты, с пугающей меня быстротой, неожиданной от человека взрослого, человека южного, незнакомого – а всякое неизведанное существо человеческое всегда мне казалось глуповатым, не от незнания ли меня?… и вот, экран покорно излагал, боясь очередной пытки крепкими пальцами, – Да, даже тут нет, – погасил его, успокоившегося: допрос окончен, – И – чудом! – так получилось, что нас военные действия – ну, не то чтоб не коснулись, но, так сказать, «обошли», хотя, казалось бы, недалеко от одной из важных дорог – но и хорошо, раз так, не буду жаловаться; но снаряды я видел. Я не смогу… описать, слогом не обладаю, но, просто, как снаряд летит – и, а это под конец войны было – и, когда я в городе побывал, я увидел домик с проломленной крышей – вот, значит – видел я войну, или как?

Последние слова обдало мимолетным гневом, но на что-то, не находившееся ни в салоне машины, ни за этой дороге, ни в этом городе, ни даже в том, а свыше, под грядою неба, и там навсегда и остается, никакие снаряды его не ранят, хотя некоторые пытаются, но пока – безуспешно. И вот он продолжил, и дорога, совпадая с разговором, продолжила везти нас, удивляя неожиданной ее просторностью, скоростью нас, убегавших от вовремя выпрыгнувшей из тучного коробка, загоревшейся спички солнца, которую безветрие уж точно утихомирить не могло – ведь и ветер только раздувал пламя; спасая от того, чтоб мы на месте испарились, оставив лужицу, даже не прах, на креслах, чтоб потомки потом смахнули на трусливость, не в силах ругать солнце ни за что плохое.

– И какая-то хуйня в сравнении с этим эта вот «война реклам». А ведь я и трупов не видел, и крови – просто изуродованный дом, кем-то тщательно вскармливаемый быт – уничтожен. Правда, я иногда вот задумываюсь: а не части ли это, так сказать, одного целого? – вопросил он, едва, по привычке, не ударив по педали тормоза, но вдруг обнаружил, что движение вокруг продолжается – значит, и он должен; должен!

– Что – целого? Реклама и война? – мой вопрос прозвучал наивно.

– Да… я трупа не увидел, а это – конечный, скажем, результат. Значит, резонно предположить, что выпущенный снаряд, особенно вон в той вот войне, тоже – не первопричина, и даже не приказ – первопричина, и даже не тот, кто отдал приказание отдавать приказы. Есть что-то еще, – расшифровал мне физику жизни, очевидно – технарь; хорошо – спрашивать не пришлось, выбивая из-под себя землю паническим формулированием вопроса: «а… вы… что… заканчивали… на… кого… учились… где… когда… а?».

– Почему вы уверены, что есть что-то еще? – я почувствовал необходимость поддержания разговора, нутром ощущая, что это его последняя фаза, и надо поучаствовать в завершении.

– Потому что деда моего расстреляли, и, насколько я знаю, я даже пытался изучать этот вопрос – под очень, очень сомнительным предлогом. Да и ебал я предлог этот, честно говоря: нельзя так, нельзя, – но, прожевав «нельзя», которое – ох, как бы Ильяс этого хотел, чтоб так вот просто всё было!… – он видел в картинке сказанной речи словом последним, поставившим жирную точку, вдруг – договорил; да и как не договорить, если ради этой мысли начинал объяснение? – Но – но. Но, – поворот, выезд с трассы на нечто менее пафосное в плане оформления и уже не кишащее видами столицы; поворот завершен, растянутое «но» ударило надлежащий ему аккорд, и: – Но почему-то войны в тридцатых годах у нас не было. Страху немало было, в паре сёл, где я частый гость – и вовсе, без спросу, депортировали, а это только в паре знакомых сёл – но войны не случилось.