Артем Волчий - Стихи убитого

Он что-то раздумал, что-то, наконец-таки, найденное, правду, которую обнаружить можно только в самых неподходящих для того условиях – не во время перелопачивания архивов и просмотра десятков политизированных роликов на ютубе или прочтения рифмующихся с ними газет, толкующих – разное, но всё – одно: сплошную смерть и травлю человека человеком, сверху вниз или снизу вверх, – а просто вот так, в салоне собственной машины, пока везешь попутчика в Вологду, из русского города в русский, разговаривая, будучи русским, с русским – о русской войне, и уже где-то там, внутри газет и роликов, возникают все эти: «славянин, чеченец, украинец, горец» и так далее – как же удобно елозить национальным вопросом по мозгам людей, пытаясь окончательно вытравить у них осознание русскости как гражданства, того, что еще во времена империи Романовской пыталась, жертвуя казной, долгом и, в глазах заигрывающих словом «нация» олухов, честью – восстановить, построить, образовать и укрепить рубеж; не только в качестве рубежа, подчеркнем, отметим…

Только сейчас я понял, что процесс «понимания», раздумывания, происходит сию же секунду и у меня: и думаем, наверняка, мы с Ильясом примерно об одном и том же. Каждый делает много логических ошибок уже сейчас, на паре я себя тотчас поймал, но – потом будет еще множество пробок и попуток, много людей на «помолчать и осознать», или на «поговорить и подумать». А, может, и нет никаких ошибок. К главному выводу же мы пришли; мне хотелось добавить, что в качестве единственной на данный момент интересной завершенной работы в моем вузе я писал реферат по монографии как раз о войне Чеченской, по независимой, не политизированной ни одной стороной, и от того еще больше вызывающую доверие насчет «Запад разжигал…» – но зачем?

Ильяс уж это точно знает, нет смысла перемалывать одно и то же.

А мне еще предстоит узнать и не раз, на собственной шкуре, как минимум: зрением да слухом: прочитав об очередной вспыхнувшей горячей точке, услышав про очередной сбитый самолет.

Но и для этих мыслей я слишком мал, хотя и просторен потолок машины южанина. Потом, потом…

Пара часов разговора удалила нас уже достаточно далеко: начинались величием печальные леса по обеим сторонам дороги, и только верхушки их, словно б пьяно, на безветрии шатаясь, радовались солнцу; об учебе – и вправду, технарь, заканчивал Политех, в каком городе, правда, я запамятовал, о семье – у него, оказалось, любимая жена и две дочки, о религии – умолчали, о политике – поскулили на пару идиотских законов, обсудили один достойный, но уже имевший немало печальных эксцессов и совместно обрадовались, не без иронии, обсуждению закона о дуэлях; о планах на будущее. И как-то так вышло, что после первых же обменов мыслями об этих планах, на постамент обсуждения вскарабкалось прошлое, разворошив осиные гнезда так и не преодоленных печалей, никакой пластмассой которые не забить, никто и никогда еще не смог, незачем и пытаться. Вот так:

– … ну и подумываю, например, если удастся откосить, сразу по специальности резюме раскидать и ждать. Думаю, быстро найдется, – мое будущее было невесомо и коротко, и я очень давно старательно не применял к нему слово «зачем?».

– Просто всё у вас, молодых, еще в этом возрасте. Четвертый курс заканчиваешь, хорошо, всего год остался; а я – коплю на дом. На стройматериалы. Заедем на участок, ну, рассказывал, где у нас сейчас только вагончик – закажу, чтоб машиной привезли добра, и засяду месяца на два, безвылазно, с другом сердечным, пока он не занят. Потом уж, пока он снова на заработки, и сам поезжу, повожу опять кого-нибудь, – он подмигнул; да, как будто б я не понял! – Ну и может, если не смогу контору в Вологде продать, попытаюсь снова там всем заняться. Но вряд ли выйдет. Тем более – видел, телефон зажужжал минут так пятнадцать назад? Как раз смс от того бизнесмена, надеюсь, что-нибудь хорошее написал. Обнадеживающее.

Ильяс пытался продать свой скромненький малый бизнес, чем занимался он – я намеренно проморгал, прослушал, показал его словам обнадеживающей рукой – «вам туда!», махнув в сторону расстегнутого стекла машины, а за стеклом – лес, а за лесом, может, речка, пусть искупаются; ибо на слове «поставки» уже стало понятно, что, углубляясь в тему, больше понимать я не стану, нет и нужды утруждаться.

Но там, где-то в застенках его оптимистичного будущего, – тем более, в сравнении с моим-то, где оптимизм – уже одно только то, что оно хотя бы есть; многие и этим не живут, – витало что-то такое важное, зыбкое, но притом – чрезвычайно единственное, что… я, конечно, никогда не пущу слезы – но на всякий случай уткнулся лицом в мясистую лесом обочину, да и она вдруг, обломав мой расчет на приятное и расслабляющее покалывание, закончилась – началось поле, заваленное элементами судного дня: свалка мусора, недостроенный, скорее всего, амбар, уже подгнившие срубы чьих-то так и не рождённых домов. Я понадеялся, что не наблюдаю судьбу планов Ильяса, но на месте хозяев сих домов, со всеми их планами и мечтами, может оказаться любой: раз и… почему? Ну, например: расхотелось, или убилось что-то в жизни, что незачем уже и дальше, даже ползком. Ползком…

– А я вот все-таки думаю иногда: ну – вернул бы, с куда большим удовольствием, я прошлое!

Ильяс оглянул меня – нет, не презрением; такие люди после нескольких часов милейшего разговора не обращаются в прах, способный презреть за одно только непонимание попутчика. Но что-то мелькнуло ему, будто старого врага увидел, соперника, давным-давно, и не раз уж, одоленного – или с ним, как минимум, был заключен мирный договор, на условиях жестоких, но правильных. Пакт Человека-Прошлого, как и там – безо всяких секретных протоколов с конспирологическим разделом жизни: тебе, прошлое, мол, отдаю вот этот кусок себя, истязай и жги как хочешь, а я вот это к рукам приберу, кровожадностью давя в себе потуги вспоминать.

– Я когда-то, помнится, тоже в таком ключе рассуждал, – и тут, после внушительной паузы, сопровождаемой вовремя застёгнутым ремнем безопасности – рядом мелькнула засада ДПС, Ильяс, сокрушительно: – Но лет в пятнадцать прошло. Тогда, или под конец четырнадцати, когда, девять… вроде, девять классов отучился – на меня всякие такие мысли и нахлынули; грусть, что нет уже первого класса, не будет и второго, ну и так далее. Но – прошло. Прошло, как меня в первый раз на работу в село завезли, месяц, почти каждый день – ходи дрова руби, кур корми, соседу помоги. Хорошо хоть в соседних сёлах девушки были, иначе б я там издох и не вырос. А получилось так, что вырос: через два месяца меня не то чтоб внешне не узнать, я и слезы не пролил, и вспоминаю школу, детство, беззаботность исключительно радостно. Вдохновляет.