Владилен Елеонский - Цунами. Дневник офицера внешней разведки

Приехала милиция и отвела нас в участок. Хорошо, что Лёшины часы мы успели забрать, они вывалились у Долговязого из наружного нагрудного кармана пиджака во время стычки.

Милиционеры обвинили нас в нанесении телесных повреждений средней степени тяжести из хулиганских побуждений. Наши запальчивые объяснения по поводу того, что случилось на самом деле, никто не слушал. Лёшу отпустили под подписку о невыезде, а меня задержали на трое суток и посадили в изолятор, поскольку при мне обнаружили финку и возбудили уголовное преследование ещё по одной статье – ношение холодного оружия.

В училище разразился ужасный скандал, меня мгновенно отчислили задним числом, а по мою душу явился следователь. Оказалось, что дело нашего скончавшегося офицера-преподавателя в действительности не было спущено на тормозах, его расследовала прокуратура, и в том месте, где пята лезвия углубляется в рукоять, эксперты-криминалисты нашли следы крови, причём группа крови, оставленная на лезвии, совпала с группой крови погибшего.

В общем, в довершение ко всему меня обвинили в убийстве офицера-преподавателя и инсценировке самоубийства при помощи кухонного ножа. Его заплаканная жена, с отвращением глядя на меня, перечислила, какие ценности пропали. По версии следствия я, убив Сёмина, вынес из квартиры денег и драгоценностей на общую сумму три тысячи семьсот пятьдесят пять рублей, – по тем временам просто бешеные деньги.

Неизвестно, чем бы всё закончилось, а скорее всего, для меня всё точно закончилось бы плачевно, если бы Татьяна, узнав, где я нахожусь, не пришла к следователю, однако он отказался брать с неё показания, мотивируя тем, что она является заинтересованным лицом. Тогда она рассказала всё отцу, – заслуженному лётчику истребительной авиации, и он, надев парадный китель с орденами, полученными во время Корейской войны, отправился к прокурору. Не знаю, какие слова он нашёл, а может быть сыграло то, что начальник городской милиции был его другом, однако на следующее утро следствие развернулось на сто восемьдесят градусов и обрушилось на истинных виновников – Долговязого и Коротышку, а меня выпустили и по ходатайству городского управления внутренних дел восстановили в училище. Более того, по просьбе милиции начальник училища вручил мне подарок за раскрытие тяжкого преступления – фотоаппарат Киев-4, который до сих пор хранится у меня где-то в шкафу. Так я познакомился не только с Татьяной, но и с её бабушкой и родителями, а через полгода мы поженились.

Во время свадьбы, когда мы с Таней поднимались по ступеням ЗАГСА, вдруг краем глаза я увидел в белёсом небе за спиной бестелесную призрачную тень, она мелькнула, махнув крылом, над крышами зданий. До сих пор убеждён, что это мой ангел-хранитель, и он всегда со мной. Благодаря его покровительству я проявлял наблюдательность и находчивость в критических ситуациях, прошёл сквозь все перипетии, дожил до своих шестидесяти семи лет и продолжаю писать весёлые стихи:

«Я мужик без хали-гали, не дебил и не святой,

Просто с детства запугали меня Бабою Ягой,

Мойдодыром и Бабайкой, злобным сереньким волчком,

Тем, что лакомится зайкой и не брезгует бочком!»

Позже мы узнали, что случилось с Сёминым на самом деле. Выяснилось, что убийцы неожиданно подошли на бульваре к нашему преподавателю сбоку, засунули ему финку под ребро по самую рукоять, однако ничего кроме партбилета в карманах не нашли. Тогда они стали изображать из себя прохожих, которые помогают теряющему сознание морскому офицеру. Преподаватель, по всей видимости, не понял, что произошло, и назвал им свой адрес, чтобы они отвели его домой.

Они спокойно повели его по улице, объясняя сердобольным прохожим, что офицеру стало плохо, у него якобы открылась старая боевая рана. Так они довели свою жертву до квартиры и открыли дверь с помощью ключа, который выудили у него из кармана. Заведя раненого внутрь, они осторожно положили его на диван на спину, затем нашли на кухне подходящий по размерам кухонный нож, выдернули финку из раны, обмазали кухонный нож кровью жертвы и бросили на ковёр у дивана рядом со свисающей правой рукой умирающего, а ключи от квартиры обратно засунули ему в карман.

После этого, стараясь не оставлять следов, негодяи обшарили все ящички и сумки и взяли то, что удалось найти, – деньги и ювелирные украшения. Уходя, оставили в квартире идеальный порядок и захлопнули входную дверь на пружинную защелку замка.

В тысяча девятьсот семьдесят третьем году после окончания училища меня направили на Балтийский флот в ракетный полк берегового базирования – посёлок Донское Калининградской области, мыс Таран, самая западная точка Советского Союза. Полк дислоцировался в парке, где ранее размещалась танковая дивизия вермахта Мёртвая голова. Первое жильё я получил в доме, где раньше жили немецкие офицеры, эти дома стоят и сейчас, там по-прежнему живут офицеры полка, однако теперь другой армии.

Всё шло хорошо, служба нравилась, мне досрочно присвоили звание старшего лейтенанта за отличное выполнение манёвров с пятисоткилометровым марш-броском и успешными запусками ракет «земля – море», однако вдруг сменилось командование и поставило вместо старого кадровика – настоящего профессионала, своего человека, который затеял мышиную возню. Опытные офицеры постепенно выдавливались, им на смену всё чаще стали приходить молодые, дерзкие и амбициозные, умом они не блистали, зато знали, как стремительно сделать карьеру и перебраться в Москву. Таких, как генералы Трофимов и Варавва – героев культового в тот период фильма «Офицеры», в действительности в командовании, кажется, оставалось всё меньше и меньше.

В один прекрасный день после очередных учений пришёл документ, в котором чёрным по белому была указана цифра, всерьёз обеспокоившая меня, – количество выпущенных на стрельбах патронов было завышено на порядок. Вначале мне подумалось, что произошла ошибка, однако непосредственный начальник дал понять, что требование исходит с самого верха и негоже нижестоящим офицерам проявлять детское упрямство, однако дело было вовсе не в детском упрямстве, я прекрасно понимал, кто окажется крайним в случае проверки.

Патроны к пулемётам и автоматам Калашникова – не канцелярские скрепки, они стоят дорого, в тех документах, которые мне следовало подписать, речь шла о многих тысячах советских рублей, что по тем временам было огромной суммой. Я буду приписками заниматься, а кто-то наверху на этих ложных цифрах выгадает государственные средства. Ниточка, скорее всего, тянется на склады. Хорошенькое дело! Они рисуют в документах цифры, списывают свои огрехи или, того хуже, наживают дивиденды, воруя народные средства, пущенные на вооружение, а я прикрываю своей подписью их дряблые зады. Нет, участвовать в таких делах я не желал. Чутьё меня никогда не подводило, и криминал я чувствовал кожей за три морские мили. Командиры других дивизионов, видимо, не поняли, в чём суть, ничего такого не увидели и подмахнули документ, а я отказался. С этого момента радость службы улетучилась как дым.