Анатолий Резанович - Полынь-вода

– Все не так, как у людей, – бросил кто-то.

Это была чистая правда: жил Евсей вроде бы и рядом, с людьми, а без них, боясь своего прошлого и опасаясь настоящего.

Жил дико, словно зверь…

Перед самым кладбищем овчарка Евсея остановилась, присела к земле, опустила голову, потом вдруг вскочила и зло залаяла на стоявшего у забора лысоватого небритого мужчину, который придерживал за уздечку большого черного коня, запряженного в старый воз. На возу лежала охапка соломы, а на ней сидела худая скуластая женщина. Возле нее мостился чернявый парень лет двадцати пяти. Женщина испуганно поглядывала то на покойника, то на собаку, то на парня, который поминутно шмыгал своим вислым носом.

– Пошел! – хлестнул по земле кнутом приезжий мужчина.

Овчарка зашлась еще большим лаем, но близко к возу не подходила – боялась. Успокоилась только на кладбище, смиренно присев возле свежевыкопанной могилы.

– Полюбуйтесь! – раздался чей-то голос. – Молчит, будто оплакивает своего хозяина. А он, когда живой был, не жалел ее, почти не кормил. Вот она, собачья верность.

Его поддержали.

– У собаки тоже сердце есть.

– Правда. Но откуда собаке знать о делах Евсея?

– Вот!..

Когда вырыли яму и стали опускать в нее гроб, пошел дождь: мелкий, колючий, зарядивший надолго. Мокрая земля потемнела, осунулась.

– Дьявол! – вырвалось у кого-то.

Почти все поглядели на покойника, лицо которого было серым, с желтизной, словно вылепленным из залежавшегося парафина, и каким-то уж очень отрешенным, холодным.

Кладбище вскоре опустело. Осталась только овчарка. К ней, словно неожиданная тень, присоединилась Мария Лемешевич. Хмурая, вся в черном, она молчала и ненавидяще смотрела какими-то сумасшедшими глазами на свежую могилу. Ни звука больше не издала и собака.

Бабка Вера, ходившая на похороны бывшего полицая, осуждающе заметила дома:

– Похоронили Евсея в старом костюме, нового он так себе и не купил… Прости Господи, грех переговаривать…

Старуха перекрестилась на образ.

– Тебе то что? – хмуро спросил дед Федор. – Как жил, так и помер.

– Оно так. – Бабка Вера вздохнула, скорбно глянула в окно на залитый рекой огород. – Все там будем. И святые, и грешники, как в Писании писано.

– Будем, – проворчал дед Федор. – Не накаркай, раньше срока.

– Так и есть, – словно не слыша супруга, продолжила свою мысль бабка Вера. – Но ничего, ничего: одни умирают, а другие приезжают.

– Ты это о ком? – не понял старик.

– О молодице с сыном, которых с Городка привезли в наше село, – объяснила бабка Вера. – Жить эта молодица со своим хлопцем тут будет.

– В Рубеже?

– Может быть.

– В Рубеже пустых домов нет.

– Нет… Вот только дом покойного Евсея.

– Побойся Бога.

Дед Федор укоризненно уставился на супругу.

Бабка Вера указательным и большим пальцами вытерла уголки глаз.

– А что?

– Это я у тебя спрашиваю.

– О чем ты спрашиваешь, о том я и рассказываю… Говорят, что мужчина, который привез молодицу с сыном, вроде как родственник Евсея. А молодица эта – родственница этому мужчине. Значит, она покойному Евсею тоже не чужая.

– Вот как ты рассудила.

– Как люди, так и я…

Бабка Вера сняла с вешалки платок, накинула на голову и вышла в сени.

Дед Федор, глядя в окно на широкую реку, задумался.

*****

В этот же день Алексей засобирался в Минск.

– В городе, конечно, лучше, – с обидой в голосе обронила Надежда Казимировна, укладывая в дорожную сумку домашние припасы.

Алексей ничего не ответил: ему было жалко мать.

– Может, останешься? – спросила она с надеждой в голосе.

– Нет, – пряча глаза, выдавил Алексей.

– Что ж, гляди сам, – проговорила мать.

Опустив голову, она вытерла краем платка мокрые глаза.

– Рубеж не забывай, семью нашу помни. – Степан Федорович обнял сына. – А если что понадобиться, пиши. Мы хоть и небогато живем, но зато все свое, не из магазина… И приезжай, приезжай почаще…

Алексей глянул на поваленный льдиной забор. На нем обозначилась ровная серая лента засохшей пены: блестевшая на солнце вода уже спадала. Она скатывалась в реку, обходя верхушку широкого обрыва, который с каждым паводком все ближе и ближе подходил к дому Жилевских.

I

Целый день в Минске было холодно. И только вечером погода переменилась: ветер потеплел, рваная туча, космы которой спадали на крышу двадцатидвухэтажного Дома мод, самого высокого здания в Минске, разбухла и пролилась. Остатки ее, похожие на испуганных вороных жеребят, торопливо подались за горизонт. В темнеющей высоте неба показалась луна. Ее жидкий свет, смешиваясь с неоновыми огнями, погнал сумрак в парки и скверы, на старые улочки и переулки, в подворотни. Город, глянув на себя в зардевшиеся лужицы, повеселел, ожил. У билетных кинокасс и газетных киосков выросли шумные очереди. На Ленинском проспекте, где строилась первая линия метро, расхозяйничались воробьи. Гладя на них, прохожие замедляли шаг, останавливались и жадно вдыхали сырой, сладковатый запах размякшей, но еще холодной земли. Довольные, переговаривались:

– Потеплело.

– Весна в этом году ранняя.

– Ранняя и буйная. Вон на Полесье воды сколько. Что на море.

– Да, давно такого паводка не было.

– Машеров туда вылетел, по телевизору показывали.

– Понятное дело: Машеров – первый секретарь ЦК нашей партии, ему надо поглядеть, что и как, принять меры.

– Это какие такие меры?

– Пострадавшим от паводка людям помочь. Вот какие.

– Нам тоже не мешало бы помочь.

– Это чем же?

– Деньгами: зарплаты добавить, пенсии.

– Хватил… Тут о наводнении речь.

– Понятно. У нас в Минске тоже мокровато.

– И дожди обещают. По радио передавали.

– Сыро стало, правда, но свежее…

Постепенно городской гул и людской говор притих. Небо еще больше потемнело. К нему из поверхности шершавого асфальта медленно и почти незаметно поплыли струйки тумана – верный признак ухода холодов.

II

Электронные часы завода радио- и телевизионных футляров производственно-технического объединения «Горизонт» высвечивали время, которое уже близилось к полуночи. Заканчивалась вторая смена.

– В цехе №21 на слесарно-сборочном участке рабочие готовили к погрузке новый станок для обработки древесно-стружечных плит. Закончив сборку, его отправляли заказчику —мебельному объединению из России, представитель которого, крупный, жилистый мужчина с кривым носом, сидел в цехе с самого утра. Глядя, как рабочие неторопливо смазывают основные узлы станка, он нетерпеливо бросил:

– Я бы попросил – быстрее!

– Ты не гони, – недовольно заметил ему Андрей Максимович Захаревич, пожилой слесарь с одутловатым болезненным лицом. – И так досрочно сделали.