Анатолий Резанович - Полынь-вода

Роман приезжал редко. С Федором у него были сложные отношения. Покойный отец братьев, Григорий Иванович Жилевский, оставил им на двоих около двадцати гектаров земли. Роман, похозяйничав на ней с год, уехал с семьей в поисках лучшей доли в Америку и вскоре затерялся там: не приезжал, не писал. Федор стал обрабатывать и участок, который принадлежал брату. Так продолжалось лет десять. Но перед Второй мировой войной, когда Западную Белоруссию, которая была под Польшей, присоединили к Советскому Союзу, Роман неожиданно приехал в Рубеж. Без семьи, с небольшим чемоданчиком, в котором лежали две пары белья, поношенный костюм да старенькие настенные часы. Брат потребовал вернуть ему землю, оставленную отцом в наследство. Федор отдал Роману меньший и худший участок, считая, что имеет на это право. Роман кровно обиделся, стал враждовать. И неизвестно чем бы все это закончилось, если бы его вскоре не направили на партийную работу в соседнюю республику – в Украину. К тому же началась война СССР с Германией. Романа из Украины перевели на родину – в Западную Белоруссию, родной Долинский район, поручив создать партизанский отряд. Федору офицер из районного НКВД приказал жить в селе, сообщать брату все новости о передвижении врага, а заодно снабжать партизан продовольствием. Война на время примирила братьев, но, увы, не сблизила их.

– Проходите, – холодно поздоровавшись, пригласил Федор ночных гостей.

– Притомились мы, – Роман тяжело опустился на лавку. – Дай чего-нибудь перекусить, накорми коня.

Федор кивнул жене, чтобы накрывала на стол, а сам вышел во двор.

Конь, запряженный в сани, стоял разгоряченный, потный, понуро опустив голову. Сразу было видно, что прошел за день не один десяток километров. Федор выпряг его, отвел в хлев, дал сена. Едва управился, как вышел Роман, спросил, оглядываясь:

– Тихо тут у вас?

– Кто его знает, – уклончиво ответил Федор. – Сегодня тихо, а завтра одному Богу известно, что будет. Антон Охремчик хвастался, что побьют вас скоро немцы.

Роман подозрительно поглядел на Федора, проговорил:

– Мало нас в партизанах, мало…

– Ты откуда приехал? – перевел разговор на другую тему Федор.

Роман оживился.

– Из Городка. – Он постоял, о чем-то раздумывая, потом решительно направился к саням. Остановился, жестко спросил: – Не продашь?

Чувствуя, как внутри поднимается старая обида на брата, Федор зло выдохнул:

– Пошел ты!..

– Ладно. – Роман миролюбиво улыбнулся. – Кто старое помянет, тому глаз вон… Гляди.

Он разгреб сено на санях, проворно открыл крышку железной коробки из-под патронов. Федор оторопело застыл: в коробке поблескивали монеты царской чеканки, кольца, серьги, кулоны, цепочки, браслеты, часы… Все из золота. Посреди этого богатства отливал серебром увесистый портсигар.

– Откуда все это? – прошептал потрясенный Федор.

Роман, довольный, что произвел впечатление на брата, захлопнул крышку.

– Городокские полицаи забрали у местных евреев и цыган, а мы у них. Так-то. Пошли.

– Надо добро это в хату занести. – Федор кивнул на коробку с золотом. – Вдруг кто чужой во двор заявится.

– Пускай лежит. – Роман махнул рукой. – Никто ж не знает. – Помолчав, добавил: – Кроме Евсея и нас…

В полутемном доме уже был накрыт стол: холодная картошка, хлеб, сало, соленые огурцы, сушеная рыба. В грубке горел огонь, грелся чай. Рядом сидел Евсей. Его раскрасневшееся лицо было мрачным и чужим, точно он не местный.

– Не уснул? – поинтересовался Роман. – Садись к столу. Подкрепимся, выпьем малость. Мы сегодня с тобой заслужили.

Евсей молча сел к столу, ни на кого не глядя, стал есть.

«Партизан, – неприязненно подумал Федор, – вроде свой, а глаза прячет. Нашел себе дружка Роман, ничего не скажешь…»

Уехали гости под утро. Федор их не только накормил, но и дал выпить: самогонка, несмотря на войну, в селе у каждого была – мало ли для чего потребуется. Думая о золоте, он выгнал корову из хлева и погнал к реке. Неожиданно послышались выстрелы. Нехорошее предчувствие шевельнулось в душе Федора. Он, оставив корову, выбежал за село. В километре от него, в направлении леса, гнал коня Евсей. Позади его сидел Роман и отстреливался из трофейного автомата: за ними гнались на конной подводе немцы. Сразу Федор и не сообразил, откуда они взялись. Потом понял: немцы ехали в Рубеж со стороны деревни Бережновка. В дороге и встретились.

До леса оставалось метров двести или триста, когда Роман покачнулся и неуклюже, медленно стал подниматься. «Попали», – мелькнула у Федора Страшная мысль. Ему хотелось закричать Евсею: «Поддержи его, поддержи Романа!». Но Евсей, не оборачиваясь, гнал коня. Роман еще какое-то время держался, потом тяжело рухнул в снег…

Не дожидаясь беды, в то же утро, Федор с семьей ушел в лес.

Евсея тогда он больше не видел. Слышал, что его вроде как поймали и теперь он служит в Городокской полиции. Встретился с ним после войны. Постояли они посреди улицы, ненавидяще глядя один на одного, и разошлись. Все тогда было им ясным без слов. Оказалось, что не все.

Сгорбившись над золотом и как-то еще больше постарев, дед Федор вспоминал прошлое, когда услышал голоса, доносившиеся с улицы. Он очнулся от мрачных дум и, не отдавая себе отчета в том, что делает, машинально схватил коробку, сгреб в нее вместе с землей драгоценности. Закрыв, сунул ее себе под телогрейку и вылез из погреба.

Во дворе над бывшим полицаем согнулись врач с участковым, они о чем-то тихо говорили. Евсей коварно щерился в небо. Казалось, он все видел и знал.

Дед Федор последний раз глянул на Евсея и, не оборачиваясь, торопливо пошел домой. Врач с участковым рассеянно поглядели ему вслед и опять склонились над покойником.

XII

За гробом, который одиноко лежал на возе, шли с десяток ветхих старушек, четверо мужчин с лопатами, да потерянно бежала в стороне овчарка, провожая в последний путь своего хозяина. Время от времени она останавливалась, принюхивалась и зло скалилась на редких встречных прохожих.

Из окон домов и из-за заборов на похоронную процессию глядели рубежцы. Они скупо бросали реплики. Кто осуждающе, а кто так, чтобы не молчать.

– Гляди ты, в церкви отпевали.

– Так не собака, а человек все-таки.

– Оно так, да не совсем.

– Ладно, он уже отжил свое.

– Один жил, один и умер.

– Все помрем.

– Что заслужил, то и получил.

– Теперь ему уже все равно.

– Не скажи: суд Евсея еще и на небе ожидает. Точно, ожидает.

– Этого никто не знает.

– Ты, может, и не знаешь, а я знаю.

– Упокой его грешную душу, Господи.

– О-хо-хо…

Молчаливо двигалась процессия. В ее малолюдности было что-то отталкивающее и зловещее. Быть может, поэтому конь, тянувший воз с покойником через глубокую выбоину, остановился, после чего долго не хотел идти дальше.