Тамара Сальникова - Узнай, что значит быть мной… Мир создан так, чтобы в нём удобно было большинству. Мне неудобно – значит, я умру?

Пол – лицо…

– Значит ты – дура! Раз не смогла ребёнка научить. Я смог обучить сложным формулам, а ты элементарному не сумела! – раскат. Еще раскат.

Пол – лицо…

Гроза перемещается с кухни в комнату. Где я прилежно считаю, сколько раз в моё лицо ударился пол. Кровь из разбитого носа заливается мне в рот, но ни её вкуса, ни даже боли, как таковой – я не чувствую. Зато родители оба замолкают и прекращают уничтожать друг друга.

Меня насильно поднимают с пола и начинают лечить, обтирать щеки и подбородок. Мама плачет, и я машинально считаю её слезинки. В прошлый раз их скатилось по миндальной щеке тридцать восемь капель. Мне нужно точно знать будет ли их столько же сейчас? Если будет, то значит все так же, как и было. Если их меньше или больше, то что это будет значить? Что-то страшное происходит? Считаю я вслух, громко старательно, с тем же увлечением, с которым только что вел учёт ударам об пол. Скула, исчерченная влажными линиями, дергается и исчезает из поля моего зрения.

– Это невыносимо. Ему не больно самому и не жалко меня. Совсем. Он считает мои слезы! – вспыхивает очередной разряд.

– Он – мужик растёт! – раскат реагирует мгновенно.

– Ты просто не можешь принять, что твой сын – дебил! – вспышка, вспышка, вспышка. Девять слов, тридцать восемь букв.

Мамины руки отпускают меня и перестают лечить. Это хорошо, она теперь не сбивает меня с ритма мельтешением своих длинных пальцев.

Смысл слов, которые родители говорят, я уже не понимаю, слишком занят анализом их орудий на поле словесной брани.

– Ах ты, дрянь! Паршивка такая! – мужчина, с исковерканным яростью лицом, бьёт наотмашь женщину по губам. Как будто это заставит её заглотить слова в себя назад или хотя бы заткнуть распахнутый в крике рот.

– Он дебил! Дебил! Дебил! – она давится рыданиями, икотой и его жёсткой ладонью.

На экране кинескопного телевизора тётя Кошка и привратник Василий просятся на ночлег к котятам…

После того, как я узнал, что происходящее в телевизоре это не та реальность, которую можно потрогать рукой, а лишь сказка, которая идет за стеклом, я заболел. Всю ночь я пролежал на диване, пересматривая мультик раз за разом, не разрешая никому его выключить. Пока не провалился в недолгий сон…

– Я заберу этот диск! Пусть смотрит, что-то другое! Сил нет слышать этот тили-бом! – женщина бегло взглянула на вжатое в диван тщедушное тельце сына. Диск с мультиком был извлечён и спрятан в шкаф, а на его место был поставлен другой, тоже хороший и поучительно – добрый, про кота Леопольда. После чего она вернулась в кресло и задремала, пользуясь минутой тишины. Её разбитые губы шевелились во сне, от чего ранки на них кровили и алые капли вперемешку со слюной стекали на шею…

Когда я очнулся, экран телевизора был тёмным. Мама спала в кресле. За окном чернь ночи уже растворялась в белёсом рассвете. Я включил кнопку воспроизведения на двд, и пол закачался под моими ногами из стороны в сторону. Что происходит я не понимал. Там показывали другой мультик! Тот который я не знал. Осознание того, что моему уютному миру пришёл конец, начало вливаться в меня тонкой, невыносимо горячей струей. Сперва в этой жиже погрязли мои босые пятки, потом тонкие щиколотки, колени с многочисленными ссадинами, детские трусики с самолетиками, белая майка с пятном на груди от утренней каши, которую я не хотел есть. В меня её впихивала мама, а я выплевывал вязкое месиво назад. Отсюда и пятно. Страх дополз по узким ключицам до шеи. Хлынул в горло, в глаза, уши. Накрыл меня всего, вместе с непослушным кудрями на самой макушке…

– Я больше так не могу… Я больше так не могу… Я больше так не могу. – женщина в кресле проснулась, но не сделала ни единой попытки встать с него, чтоб успокоить сына, который с потерянным видом кружился на одном месте. Однако мальчик не стал кричать и плакать, как это было обычно. Его руки безжизненно упали вдоль тела. А вскоре и сам он боком лег на диван, неловко перегнувшись и оставив ноги свисать на пол.

– Слава богу! – женщина закрыла глаза, перекрестилась и снова провалилась в сон…

Мама спала почти сутки, пока отец не пришёл с работы и не разбудил её. Я же, как говорили, проболел почти неделю.

После того, как меня лишили моего привычного мультика, моя жизнь уже не могла остаться прежней. Кстати, «Кошкин дом» я так ни разу больше и не посмотрел с тех пор. Мама всерьёз занялась моим воспитанием и обучением. Ей очень хотелось вернуть меня миру. То, что мне она не захотела вернуть мою стабильность и покой, в расчёт не бралось. Отец, по-прежнему свято веривший в мою гениальность, тоже стал уделять мне больше времени. Правда, как узкопрофильный учёный, он шёл своей «узкой» дорогой. В нашем доме стали появляться различные учебники по педагогике – мамины учебники. И различные игры-головоломки – папины игры, которые я собирал очень охотно. Кубик Рубика вообще был придуман для людей аутистов, как мне думается. В свои четыре года я почти не выпускал его из рук. Отец был несказанно горд тем, что я собираю его намного быстрее всех известных ему взрослых. Все люди, которые приходили к нам в гости, должны были сложить эту головоломку, а после выслушать восторженный рассказ профессора, про мои достижения в этой сфере. Сперва папа пробовал садить меня перед гостем, чтобы я собирал кубик при нём. Но слишком многие из них, пытались заглянуть мне в глаза, потрепать за щеки или вихры. Мне это не нравилось, и я бил их игрушкой по рукам. Поэтому отец перестал выводить меня на публику.

Мама же, всё чаще была ещё более непереносима, чем все гости вместе взятые. Она решила сделать меня «нормальным». Что такое «быть нормальным» она черпала из новых глянцевых книг, которые читала мне запоем вслух. Невольно мой мозг вбирал в себя это нагромождение информации и когда мне исполнилось четыре года, я мог сам рассказать любому взрослому про то, каким должен быть ребёнок.

Помимо всего этого, в нашем доме появилась бабушка, вместе со своей собакой. Последняя была маленькой, с белой, сваляной местами шерстью и блестящим чёрным носом. А бабушка – сухонькой бледной старушкой, всегда в чёрном платье и со строгим пучком синих волос на затылке. Я очень долго не мог привыкнуть к ней, так как мама прочла мне книгу про Буратино, где была девочка с синими волосами. Я сто раз просил маму перечитать мне эту книгу. Правда она согласилась всего лишь на два прочтения. Однако я точно запомнил, что Мальвина была девочкой, а не бабушкой. «Значит она постарела и приехала жить к нам». – в конце концов сделал я вывод. И тогда мне стало легче смириться с её присутствием в нашем доме.

Вместе с новыми жильцами в доме появились изображения бога на иконах. Бабушка читала мне библию и учила разным молитвам. Мало кто из людей, еще кроме меня, знает, что в славословии святой воде – пятьдесят три слова.